Ника Созонова - Сказ о пути

Дийку здесь нравилось. Не слышно было ни пьяных выкриков, ни ругани, ни шума драк. Не бросались в глаза нищие и калеки.

— Может, погуляем? Посмотрим, что у них тут за радостное событие? Все такие красивые вокруг и вполне довольные жизнью.

— Не хочу.

— По крайней мере, этот мир повеселее твоего собственного. И за любовь тут не наказывают, — он кивнул на парочку, самозабвенно целующуюся на скамейке.

— Пожалуйста, не уговаривай! Предлагаю найти какой-нибудь трактир и поесть, если ты так этого хочешь, а затем убраться отсюда. Вот и Гоа, по-моему, всеми лапами за мое предложение.

Рыш и впрямь вел себя неадекватно: пригибаясь к камням мостовой, прижимал круглые уши вплотную к голове и тихонько уныло посвистывал. Или поскуливал? Нюансы его настроений порой трудно было определить с отчетливостью, но радостью тут явно не пахло.

Уступив их совместному напору и скрепя сердце, Дийк согласился не задерживаться здесь. Ему непонятен был их испуг, но если уж даже зверь реагировал подобным образом, основания, видимо, имелись.

Трактир под вывеской «Золотая кастрюлька» отыскался без труда. Хозяином оказался улыбчивый и уютно округлый дядька лет пятидесяти, как дитя обрадовавшийся гостям — видно, большого наплыва постояльцев у него не предвиделось.

— Послушай, у вас сегодня, как я вижу, большой праздник? — утолив первый голод, поинтересовался промир.

— Откуда ты прибыл, приятель, что задаешь такой вопрос? Разве ты не знаешь, что сегодня день Завершения, сегодня мы отдаем Дань?

— Ты угадал: я живу далеко отсюда, в такой глуши, что новости до меня не доносятся — иссякают и глохнут на полпути. А тут, видишь, сестренка попросилась в люди вылезти, вот и попали мы с ней с корабля на бал. Так что, не расскажешь ли все по порядку?

— Что ж, охотно. Интересно, что это за глушь такая, где даже о празднике Завершения не знают? У нас тут каждый младенец еще в колыбели эту историю зазубривает. Ну, слушай, раз так. Лет сто пятьдесят назад наш край терпел великие бедствия. Ты и этого не знаешь? Ну-ну… Северные и восточные границы грызли враги. А с юга обрушилась то ли чума, то ли подобная ей мерзость. Люди распухали, словно от укусов тысяч ос, и умирали в течение трех суток. А тут еще два лета подряд выдались без дождей. Засуха, глад и мор, как говорится… Так бы и вымер, наверное, весь наш народ, но боги послали на выручку удивительного человека. Никто не знал, кто он и откуда. Те, кто его видели, рассказывали, что это юноша, такой прекрасный и светлый, что при взгляде на него сердце становится больше, а душа чище. Имя свое он не открывал, и постепенно все стали называть его Покровитель. Он принес с собой лекарство от чумы и бесплатно раздавал всем, кто еще не умер — и болезнь отступила. Люди стали выздоравливать, а не умирать. Он пообещал отогнать от нашей страны и остальные беды, и не на время, а вовеки веков. За это он попросил короля уступить ему огромный замок в центре столицы и раз в три года отдавать на съеденье семнадцать человек. Но они должны идти на смерть добровольно, без принуждения, зная, что их ожидает. Мужчины или женщины, старые или молодые, богатые или бедные — не важно. Король не решился принять такие условия единолично и устроил совет, где присутствовали представители всех слоев столицы — от высшей знати до сапожников. Исцеление от чумы произвело такое впечатление, что большинство согласилось. Король с семьей переселился из замка в свой загородный дворец и разослал по всей стране гонцов с призывом, не наберется ли семнадцать человек, готовых добровольно пойти на смерть. И был потрясен: пришли не семнадцать, а несколько тысяч. Пришли женщины, изнасилованные врагами и мечтающие избавиться от позора. Пришли матери, потерявшие детей, и жены, оставленные мужьями. Пришли тяжелобольные, годами терпящие муки, приползли на тележках безногие, паралитиков, по их просьбе, приносили их близкие. Покровитель выбрал семнадцать человек, а остальные, разочарованные, разошлись по своим селам и городам. Так была принесена первая Дань. И через полгода после первой Дани Покровитель в тиши подвальных лабораторий замка создал невиданное оружие — прирученный ветер, который умертвлял всех, кого касался, если только кожа не была защищена специальной мазью. И враги были навсегда с позором отброшены и от северных, и от западных границ. Этим же летом случился невиданный урожай — все были сыты и счастливы. Землепашцы продавали излишки с полей соседним народам, и на вырученные деньги покупали нарядные платья, которые не могли позволить себе прежде. Давно это было… — Трактирщик улыбнулся мечтательно, глаза его поплыли в вызванной избытком чувств влаге. — С тех пор так и повелось. Край наш больше не знает бедствий, он благоденствует и процветает. Раз в три года тысячи людей приходят на главную площадь перед замком. Они мечтают о смерти, о почетной смерти, которая оставит их имена в памяти детей и внуков. Они проводят на площади ночь, а с рассветом на среднем пальце семнадцати из них появляется кольцо с изумрудом — это означает, что они выбраны. Весь день и всю ночь избранных осыпают почестями, а с первыми лучами солнца они входят в ворота замка, чтобы никогда из них не выйти.

— Красиво говоришь! Но что-то зябко мне становится от твоих речей. Чтить как бога какого-то демона-людоеда — и устраивать шоу из таинства смерти…

Дийк ожидал вспышки гнева в ответ на свое замечание, но его собеседник лишь покачал головой и произнес торжественно и печально:

— Ты не понимаешь. Ты глуп, чужестранец, либо очень долго прожил в своей глуши и перестал быть человеком. Вот у меня дочка была. Она для меня умерла, когда связалась с тем ублюдком с соседней улицы. Он ее бросил, брюхатую, ребенка она выкинула, а потом приползла ко мне, назад под отцовское крыло просилась, а сама грязная, сивухой за версту несет. Прогнал, конечно. Даже к улице своей запретил приближаться… А потом она снова живой стала — когда на прошлом празднике у нее на пальце кольцо засветилось. За ночь, словно цветок, расцвела! Мы с ней встретились, обнялись, хорошо попрощались, слезами друг друга омыли. Знаешь, она такой светлой стала, какой и в детстве ее не помнил… А ты говоришь, демон-людоед!

Дийк не стал спорить. Он отставил пустую миску и поднялся из-за стола. Но не выдержала молчавшая до сих пор Наки:

— А что, разве кроме смерти твою дочь уже ничто не могло исправить? Разве все способы ты перепробовал, любящий отец?..

Хозяин нахмурился. Девочку он ответом не удостоил, лишь с тяжелой усмешкой заметил промиру:

— Сестра твоя бойка не по годам. Такие плохо кончают.

— Пойдем, Наки!

Дийк вывел упиравшуюся «сестренку» за дверь. Затем вернулся.