Вольдемар Грилелави - Ежик с иголками

Прошлое пошло, ошибка, несчастье. И только сейчас мы любимы, любим.

Нам не хватает простого терпенья, зрелости, чуткости, не достает.

Шквал взбудоражил уснувшие чувства. Ветер утихнет, и это пройдет.

Только узнать, где найдешь, потеряешь. Только сумей мимолетное сжечь.

Если не справишься с этим желаньем, то не сумеешь счастье сберечь.

31 пролетел, ну и что ж? С чем ты остался, а что потерял?

Вычеркнуть с жизни его не сумеешь. Только на время беднее сам стал.

То, что прожито, не выбросишь за борт. В памяти будет и жечь, и страдать.

Попытка любви начать все сначала обречена, жизнь с нуля не начать.

Пусть ты сначала от счастья закружишь, оду любви по утрам будешь петь.

Но постепенно за бытом забудешь. Станешь о прошлом ты чаще жалеть.

Нет, на чужой беде розы завянут. Жизнь заставляет платить по счетам.

Совесть и честь тоже цену имеют, и не бесплатно дарованы нам.

Сможешь, не сможешь, а выложишь сумму, милости ждать от судьбы бесполезно.

Честью торгуя, остался с долгами. И только любовь отдаем безвозмездно.

Годы умчатся, и старость наступит. Друга плечо ощутить пожелаешь.

Нету его, променял на минуты тех наслаждений, что сейчас упреваешь.

Гибель души, загнивание тела наука признала процесс безвозвратным.

Что ты хотел, и чего ты хотела, нету дороги, пути нет обратно.

Ну, почему оглянуться не смог ты, ты почему без оглядки бежала?

Счастье осталось за горизонтом. Сумрачно, душно и пусто жить стало.

Говорят, у него будто памяти нет. Позабыл, там, где был и что брал, позабыл.

У другого склероз, ничего, мол, не помнит, с кем когда-то, о чем и что говорил.

Это болезнь, несчастье бы вроде. Только завидую этим больным.

Дар забывать им природа ссудила. Дар посчитал бы счастьем большим.

Время не лекарь, и время не доктор. Раны телесные, раны души

Памятью лечат, а чаще склерозом. Только забыв их, излечимся мы.

Шрамы на теле и шрамы на сердце. Эти понятия вещь не абстрактная.

Годы проходят — они остаются и возвращают меня в жизнь обратную.

Водкою глушим воспоминания, или казаться хотим толстокожими.

Прячем рубцы под кремами и лаками, и за довольными сытыми рожами.

Только все мстит нам год 31-ый. Слабость и подлость не может простить.

И не вернуть его в прежние рамки. Памятью бьет нас и памятью мстит.

А если склероз не идет во спасенье, есть еще лекарь сильнее его.

Совесть, точнее ее неимение. Вот не хотел бы иметь я кого.

Морду лопатой, и все, и всех к черту. Я здесь живу, и живу на века.

Дети побоку и стервы побоку. Все для меня, существую пока.

После меня пусть потом, конец света. Пусть ни трава, ни леса не растут.

Смех со злорадством, и смех лишь для смеха. С совестью пусть остальные живут.

Кто-то страдает рядом за дверью, слезы текут у кого-то из глаз.

Эта беда, это совесть людская. И не должны проходить мимо нас.

Эту морду лопатой избил бы лопатой. Я не хочу быть слезам виноватым.

Пусть меня любят и даже жалеют. Ради такого готов пасть на плаху.

Совесть и память меня не бросайте. В радости, в горе втроем проживем.

Счастье не только у сытых, довольных. Счастье в жизни самой, даже в том, что умрем.

Роскошь, банкноты, билет казначейский в час роковой не спасут от суда.

Совесть и память меня пожалейте. Вас я возьму, отправляясь туда.

Мой 31-ый, тебе благодарен, тем, что ты был и не хочешь забыться.

Может, был глуп и был я бездарен, только хочу я опять повториться.

Пусть ноют раны, гноят, кровоточат. Я вас не предал, себя победил.

Сто раз жалел за тот трезвый расчет. Только любил и ничто не забыл.

Месть я воспринял, как шквал камнепада. Нету спасенья, укрыться нельзя.

Так бы и сгинул под грудою щебня, если бы рядом не стали друзья.

Было, тонул и вопил от ударов. И расползалась земля подо мною.

Небо давило, ветра с ног сбивали. Смерти хотелось от жизни такой.

Сопротивлялся, хватался за воздух, падал, лицом ударяясь в грязь.

Но поднимался, лицо, продирая, плача от злобы, но чаще смеясь.

Не было рядом того, кому верил, были далеко, кого я так ждал.

Жесткий экзамен судьба подвернула. Битым остался, хотя устоял.

Битая морда, душа искалечена, криком орет, и как язва болит.

Кажется долго, и кажется вечно то, что унижен, и то, что побит.

Муки бессонницы также терзают. Все восстает и бунтует во мне.

Сон не приходит, и явь исчезает. Словно все это явилось извне.

Вечные звезды и вечное солнце, а на земле бесконечна любовь.

31 пролетели, как птицы, и никогда не вернуться к нам вновь.

Как мимолетно, и как быстротечно, счастье, которое ждем невтерпеж.

Только страдания так бесконечны. Раны и язвы руками берешь.

Длинная, нудная, больна расплата. Миг полюбил, и всю жизнь отдаешь.

Мир, полный мерзости, грязи, разврата. Это тот мир, где сейчас ты живешь.

Очень хотелось любить и лелеять. Жаждал прожить, восторгаться и петь.

Но, чтобы в ценности эти поверить, видно, придется и грязь потерпеть.

Падаем в пропасть, кажется, вечно. Нету в ней дна, и летим в никуда.

Это паденье порой бесконечно. К смерти, позору летим навсегда.

Словно безмозглую чурку тупую, бросил себя я в теченье реки.

Выключил мозг, чтоб тащиться вслепую, тихо скуля и страдая с тоски.

Жду, когда выбросит злая судьба в мягкий песок или в жесткие камни.

Только б не видеть тот брег никогда, и позабыть, что хочу того сам я.

Очнулся Евгений от ласкового прикосновения Софийки.

— Папочка, ты плачешь? — спросила испуганно она, осторожно прикасаясь к слезинкам.

— Прости, милая, — Евгений прижался мокрой щекой к лицу ребенка, немного стыдясь своей слабости. — Чего-то вспомнилось грустное, вот и само всплакнулось. А ты думала, что взрослые дяди не умеют плакать? К сожалению, умеют, и даже не реже детей.

— Папа, я знаю, что очень скучаешь по своей жене и детях. Давай их заберем к себе. Зачем делать плохо всем?

— Да, Софийка, я сильно скучаю, и мы обязательно их заберем. Но плакал я из-за другого. Вспомнил давнюю историю.

— Давно-давно, когда меня еще не было?

— Не было. Но я тебе про нее обязательно расскажу. Потом. А сейчас давай посидим и погрустим немного. Мне так хорошо и радостно с тобой грустить и мультики смотреть.

— Ну, вот, — всхлипнула Софийка. — Теперь и у меня слезинка появилась. Совсем мы с тобой раскисли.

— Слушай, Софийка, а давай мы сейчас мороженое съедим, что вчера купили. Оно с шоколадом, с орешками. И у нас от него моментально настроение до максимума поднимется.

— А давай! — радостно взвизгнула Софийка и убежала на кухню, чтобы из холодильника принести этот генератор радости.

Шоколадное мороженое вернуло веселое настроение и отвлекло тот грустных воспоминаний. Да плевать на ту далекую продажную невесту. У него сейчас с ним самый замечательный и любимый ребенок, который преданно смотрит в глаза, верит каждому слову и жаждет сделать ради него все, чего папа ни попросит. Лучшего счастья и не нужно. Его и не бывает в природе.