Михаил Сухоросов - Наемник

— А подробней?

— А подробней — помесь Толкиена с Саймаком… Короче, там имеет место быть всяческая нечисть: эльфы, гномы, вурдалаки, ведьмы, колдуны…

— Вот уж райское местечко! А ты почему из этого заповедника свалил?

— Да понимаешь, — смущенно улыбнулся двойник, — меня там, вроде как, убить должны были.

— А меня там за твои грешки не грохнут?

— Да я и нагрешить-то толком не успел.

— И сколько ты там пробыл?

— Месяца два.

— А меня, стало быть, на вечное поселение?

— Как знать…

— Ладно, сдаюсь, — я поднял лапы. — Я готов. Я согласен поверить в параллельные миры, гномов, драконов, черта с рогами, но только вы, граждане, скажите: кого мне там держаться?

Дубль-я открыл было рот, но его опередил Дэн:

— А вот тут мы тебе советовать не имеем права. Ты — кондотьер. Ум и меч для найма.

— Хм… Забавно. Я и наблюдатель, и кондотьер… За кем же там наблюдать?

— Видишь, двойничок, какая петрушка… В свое время, когда еще переброс отлажен не был, в тот мир поналезла и провалилась прорва левого народа.

— Вроде нас с тобой?

— Вроде, да не совсем… Мы-то там не случайны.

— Так ты согласен? — Быстро спросил Дэн.

— А, — махнул я рукой, — пропадай моя головушка. Еду.

— За новоявленного кондотьера, — мы чокнулись и осушили стаканы. Хорошо хоть вставать по этому поводу не пришлось… Фу-ты, пьян как, перед глазами все так и плывет…

— Слушай, я, а ты-то как в Бурге устроился?

— Нормально. В старой мастерской, твоей, сам понимаешь. Черныш к себе в художники зовет, собрался «Маленькие трагедии» делать, на меньшее никак не согласен.

— Ну, точно сделает, пробормотал я заплетающимся языком. — Ты там меня не опозорь… Ладно, братцы, еще по одной — и аиньки, а то я совсем готов.

Дело окончилось тем, что мы дербалызнули еще по паре-тройке, а потом я провалился в сон, успев еще кое-как добраться до кровати.

Сдается мне, я проснулся. Ох, лучше б мне этого не делать! Башка квадратная, да еще при этом, кажется, вдвое больше туловища, во рту — будто стадо обезьян ночевало… И шевелиться невмоготу.

Стоп, Майк. Есть что-то нездоровое в ситуации. А именно?

Мать моя женщина, башку припекает! Это настолько меня поразило, что я тут же рывком сел и открыл глаза — и тут же снова зажмурился. Нет, надо посмотреть снова.

Первое, что я разглядел — солнечный блик на листе громадного дерева, потом — все дерево целиком, до того места, где его вершина тесно переплеталась с другими кронами. Так, а стволов тут… Раз… Два… Много. Это что ж получается — я в лесу?! Мало того, кругом, изволите видеть, лето, травка, чтоб ее, зеленеет, солнышко блестит и припекает основательно… Браво, Ордынцев. Допился. Конечно, всякое бывало, но чтоб уснуть зимой в квартире, а проснуться летом в лесу… Валяюсь, как идиот, на расстеленном покрывале из моей Н-ской квартиры, из одежды на мне — джинсы, тельник и старые кроссовки. И ничего больше. И никаких признаков цивилизации. Ч-черт, как же отсюда выбираться? Ну, первым делом на ноги встать.

Так я и поступил, а потом прямым ходом двинулся к ближайшему дереву, на ходу расстегивая ширинку.

Не успел я ее застегнуть, как воздух над моей головой вспорол резкий короткий свист, оборвавшийся щелчком. Я поднял глаза. Примерно сантиметрах в тридцати над моей макушкой из морщинистой коры торчала стрела с сизым опереньем. Короткая стрела, толстая. Арбалетная. Надо же, никогда не видел арбалетной стрелы, а вот ведь — догадался…

И тут же на мои больные мозги обрушился громовой голос:

— А сейчас — руки за голову и медленно поворачивайся, а то следующая из твоей башки торчать будет!

Да, это, наверно, неприятно… Что ж, слушаю и повинуюсь…

— Ага, порядок. Вижу, что ты. Руки-то опусти, — из зарослей какого-то кустарника метрах в шести от меня торчал по пояс здоровенный рыжеволосый и бородатый детина, он сосредоточенно разряжал арбалет. — Ты ведь Ордынцев, верно?

— Вчера, вроде, так звали.

Бородач выломился из кустов:

— Ну, тогда давай знакомиться, — ростом он оказался разве что на какой-нибудь сантиметр пониже двух метров. — Вообще-то меня зовут Алекс, но я так же откликаюсь на остроумное прозвище Малыш. С прибытием, — он протянул мне широкую, как лопата, ладонь. — А кстати о птичках: у нас, Пришлых, настоящие имена не в почете.

— У нас — кого?

— У Пришлых. Ну, агентов-наблюдателей из других миров, инструкторов вроде меня.

Я пожал ему руку, несколько ошалело разглядывая его. Удивление мое вызвали не кольчуга, не громадный боевой топор за поясом, не длинный кинжал в ножнах — здесь, как я понимаю, это обычный элемент костюма. Кольчуга доходила Малышу почти до колен, а ниже начинались старые, вытертые почти добела джинсы, и были они заправлены в высоченные армейские ботинки.

Время летит быстро. Я уже полтора года здесь, в этом странном и страшном мире. На плечах моих — куртка из толстой воловьей кожи, надеваемая обычно под кольчугу, а давно нечесаные волосы схвачены медным обручем — знаком Ордена Чародеев.

Я очень изменился с тех пор, как попал сюда — и чисто внешне: я похудел, загорел и окреп, и внутренне. В первый же месяц я четко и на всю жизнь усвоил, что лучше убить самому, чем быть убитым — когда ретивый латник из Торианского пограничного патруля чуть не снес мне башку. В патруле было трое, с двоими разделался Малыш.

И вот я сижу в Берлоге — школе, лаборатории, резиденции и не знаю что еще Магистра Ордена Грентвига и ожидаю своего рода посвящения. Сегодня я стану почти полноправным бойцом Ордена и получу свой Камень… Но раз уж потянуло на воспоминания, лучше вспоминать по порядку.

Первые два с половиной месяца в этом мире я провел на базе, хотя я лично считаю такое название слишком громким для хибары на берегу озера, в которой обитали два инструктора, то есть Малыш и Старый, и один инструктируемый, то есть я. Все это время меня обучали, в основном, обращению с оружием, и Малышу удалось меня натаскать, так что мечом «полторы руки» я владею вполне прилично, а нож метаю даже получше Старого… Но о ножах разговор особый. Старый так же пытался обучить меня стрельбе из лука и арбалета, но не дано — значит на дано, так что стреляю я очень неважно.

Оба моих инструктора оказались ребятами на редкость бесшабашными и феноменальными по вместимости пьяницами, языками они работали ничуть не хуже, чем мечами — я, бывало, ржал до истерики, слушая их перебранки, которые они затевали с самыми серьезными рожами. Уговор был весьма суровый — кто первый не выдержит и хотя бы улыбнется, тот и моет посуду. Я, как признанный повар, был от этой повинности освобожден: когда ребята узнали, что я не только прилично стряпаю, но даже умею печь хлеб, они хором заорали, что мне цены нет (ну, или почти так).