Александр Громовский - Феникс

Чтобы понять мотивы их поведения, я переместил свое временное "эго" в тело одного из пришельцев, и увидел бывшего себя глазами русского мужика по имени Ермолай. Дерево было стройным и высоким. "А что, Трофим, - сказал я, переступая уставшими ногами, обутыми в лапти, - много ль таких красавцев нам придется положить, штобы пролег здесь красивый прошпект?" - "Достаточное количество, - классической фразой ответил Трофим, пытаясь поймать проворную блоху на своем теле. - Почитай многие тыщы..."

К нам подошел десятник с остальными хлопцами и сказал: "Хватит лясы точить, мужики, пора работу зачинать. Отседова вот и пойдет просека, согласно прожекту... А прожект сей подписан самой Екатериной Великой! Осознаете ли вы, лапотники, какая нам честь оказана? Здесь новый град заложон будет!"

Чтобы испытать всю полноту жизни, Великий закон повелел мне вновь вернуться в покинутую форму. Угол зрения тотчас изменился. Я вновь смотрел на пришельцев свысока и потешался, как смешно они дергаются. Вскоре, однако, мне стало не до смеха, когда они принялись за меня. У них была двуручная пила с железными зубьями. Эти зубья воткнулись в мою чувствительную плоть, и пришельцы деловито начали меня пилить. Острые зубы безжалостно рвали кожу мою. Ужасная боль пронзила все мое существо - от ступней до затылка. Они пилили мои ноги, а я кричал от боли, но крик мой не был слышен. Вот что самое ужасное, друзья мои, - никем не слышимый крик души!

Тогда я обратился к Богу. Боже! Зачем я так страдаю? Здесь допущена какая-то чудовищная ошибка. Я вовсе не желал становиться на пути Прогресса. Разве я виноват, что кто-то нанес на карте линию будущего прошпекта и что линия сея будет проходить через меня! Как хоть она будет называться, чтобы знать, за что страдаю? "Торговой"? А потом "Сибирской"? А потом - улица "Карла Маркса"? А потом... Спасибо Господи, теперь я знаю, за что отдаю Тебе свою душу!

Силы покидали меня, уже темнело в глазах и замирал мой мыслительный процесс. И когда они вынули пилу из моего тела и толкнули меня жердью, как ненужную падаль, я стал падать, теряя сознание. Мои друзья хотели помочь мне, пытаясь удержать мертвеющее мое тело, но лишь поломали свои хрупкие руки. С ужасным грохотом рухнул я на землю. В последний момент перед ударом я попытался прихватить с собой в небытие одного из своих обидчиков, но не тут-то было - слишком они увертливы. И тогда я понял: их ничем не остановишь. И это была последняя мысль в моей кудрявой башке...

ПРОРЫВ

Влюбленные не должны расставаться.

Мэри Шелли (Годвин)

Георг вздрогнул и открыл глаза.

- Просыпайтесь, милорд! - сказал веселым голосом водитель. Мы уже в виду неприятельских позиций.

- Разве я заснул? - произнес Георг, зевая и садясь в кресле прямо. Пытался медитировать, но в машине трудно сосредоточится - укачивает.

- Это у вас на нервной почве, - авторитетно заявил Владлен. - Так бывает, когда с женщинами свяжешься... Вот глядите - звездолеты! Который из них вам нужен?

Вопрос растерянно повис в воздухе. Они ехали по открытому полю, и на том конце обширного природного стола, покрытого бурой скатертью высохшей травы, стояли гигантские посудины - целый сервиз! - космические корабли в виде тарелок, поставленных одна на другую, как обычно делала тетка Георга, накрывая кашу или другое кушанье, чтоб оно не остыло. Впрочем, не все корабли имели классическую "тарелочную" внешность, выделялись аппараты и других конструкций: в виде шара, а некоторые можно было принять за дирижабли... Очертания чудо-кораблей были слегка размыты дальностью расстояния и все равно размеры их поражали воображение. Космические дирижабли покоились на многочисленных опорах, казавшимися слишком хлипкими, чтобы надежно удерживать столь чудовищную массу, несомненно, - металла. Бока звездолетов тускло отблескивали на солнце. Внизу, под опорами, копошились люди-муравьи. Ползали неторопливо машины-жуки. В небе с опаской кружили три вертолета-стрекозы. Вертолеты (скорее всего ооновские) были военными, но приказа атаковать, очевидно, не имели. Издали это напоминало сценки из жизни насекомых, и суть этой жизни была страшной.

Их "Нива" проехала мимо разбитого, брошенного, с пятнами ржавчины, бэтээра - с распахнутыми люками и обгорелыми шинами. Покореженный пулемет мертвым зрачком уставился в землю. Бронированное чудовище сдохло, очевидно, в тот весенний день, когда летающие блюдца в первый раз попытались захватить этот, старый, еще построенный немцами, аэродром, а леберлийцы пытались этому помешать, имея на него свои виды.

В трехстах метрах от ближайшего звездолета (казалось, облако присело отдохнуть) их остановил леберлийский милицейский кордон. Дальше следовало идти пешком. Цепь милицейских машин с включенными цветными мигалками на крышах, имела не менее сюрреалистический вид, чем окружающая действительность. Но присутствие милиции хоть как-то сдерживало людей и вносило в этот бедлам относительный порядок. А людей было очень много и все они были возбуждены и агрессивно настроены. Там и сям змеились многочисленные хвосты очередей. Таких очередей Георг не видел, пожалуй, со времен табачного бунта, Лигачевского полусухого закона и всеобщей нехватки продуктов питания. Те времена давно минули, но бывшие советские граждане быстро вспомнили все прелести тесного единения: единая цель, единый порыв, единая злость. Полное равенство и отсутствие индивидуального сознания.

- Вы бы лучше остались в машине, - сказал Георг Владлену, вдруг обнаружившемуся под локтем. - Зачем вам тут толкаться.

- Ничего, я тоже пройдусь, разомну ноги, - ответил водитель, заталкивая что-то за пояс ремня и закрывая это что-то олимпийкой на выпуск. Он по-мужски - локтями - поддернул штаны и пошел к ближайшему тарелкообразному - кораблю, на два шага отставая от Георга, словно прикрывая его тыл.

Георг достал из кармана куртки слегка помятую визитку Марго с выпиской данных из "билета" Инги. "Рейс 015, Гамма Водолея, палуба No2, каюта 328, место 1216", - с трудом прочел он свои каракули, еще не до конца осознавая реальности происходящего. Ему все еще казалось, что это какая-то игра, спектакль или съемки фильма, и сейчас вот-вот объявят, что съемки закончены и массовка может быть свободна. Но спектакль все не кончался, и он, Георг, вынужден был продолжать играть свою роль серьезно и со всей ответственностью.

Чем ближе они подходили к толпе, тем с большей силой волнение охватывало их и меньше становилось самостоятельных мыслей в голове. Георг сделал несколько неудачных попыток узнать номер рейса - никто ему не ответил толком. Тысячеголовое чудовище толпы заглатывало его постепенно, ломая об колено его индивидуальную волю, присоединяя к этим копошащимся существам, в коих превратились люди. Не разумом руководствовались они, но лишь животными инстинктами.