Алексей Ефимов - Последние ворота Тьмы

Вдруг к Лэйми привязалась какая-то девушка; не понимая, что ей нужно, он просто отмахивался от неё, но тут она преградила ему путь и вдруг вызывающе толкнула грудью. Он на миг замер, потом грубо отпихнул её… уже чувствуя невольное возбуждение. К его удивлению, почти никто не обращал на них внимания.

Девушка беззастенчиво рассматривала его. Она была круглолицей, пухлогубой, с поджарым гладким животом. На тугих округлостях её неприкрытой груди дерзко торчали крупноватые темные соски. Из украшений на ней были только кожаные браслеты на запястьях и щиколотках. Множество мелких ремешков туго оплетало её ступни, проходя между пальцами. Узкий плетеный ремень низко охватывал талию; кожаный треугольник, прикрывавший низ живота, переходил в жгут, пропущенный между ягодиц. Зад у неё был круглый, широкий и довольно-таки грязный, словно она сидела в уличной пыли. Непонятно почему, именно это и привлекало Лэйми.

— Чего тебе надо? — спросил он, уже зная всё.

— Я хочу любить тебя, — улыбаясь ответила она.

— Взамен?..

— Ты будешь любить меня. Разве мало?

Её звали Миэй; насколько он смог понять, она приглашала его к себе в гости. Лэйми согласился, но путь оказался неожиданно долгим — они шли не менее часа. За это время небо успели затянуть тучи, прошла и кончилась гроза. Мучительная жара спала; воздух немного посвежел. Лэйми сразу почувствовал себя бодрым и легким — может быть, из-за взглядов, которые бросала на него Миэй.

К его удивлению, она привела его к высокому стальному забору. Едва девушка вставила магнитную карточку в щель, замок мягко щелкнул. Массивная калитка отворилась — и Лэйми удивленно замер, попав в обширный двор, окруженный желтыми четырехэтажными домами — весь он, кроме ведущей от ворот и обегающей его центр дороги, был покрыт травой, здесь же росло несколько деревьев. От дома перед ним, справа, отходило что-то вроде открытого танцевального зала — на его террасе, за столиком, сидели две девушки в легких платьях, с любопытством глядя на него. Лэйми смутился и перевел взгляд. Двор продолжался и за «танцзалом», он был гораздо обширней, чем представлялось на первый взгляд — и притом, кроме этой парочки, в нем не было видно ни одного человека.

Маленькая квартирка Миэй находилась на третьем этаже и была бедной — голый дощатый пол, голые стены. В распахнутые настежь окна струился сырой, теплый воздух и серый свет мутного, дождливого дня — а также, само собой, скрип бесконечных повозок и голоса прохожих.

Подойдя к окну, Лэйми увидел немощеную, утопающую в грязи широкую улицу, кишащую телегами и людьми. Вдоль неё тянулся бесконечный ряд одноэтажных лавок с тускло-желтыми облезлыми стенами и железными крышами — а за ними море таких же крыш до смутного горизонта, отмеченного полосой странных белесых туч. Несмотря на бедность комнаты, один такой вид был здесь неслыханной роскошью.

Над крышами, на лесе столбов, тянулась спутанная сеть проводов, особенно густая здесь, на улице — будь Лэйми подходящих размеров пауком, он смог бы обойти все дома в округе, ни разу не коснувшись земли. А потом Миэй потянулась к нему и всё остальное потеряло значение.

Они проспали до заката. Когда Лэйми проснулся, небо за окном уже пылало мутной багровой мглой. Зрелище было тревожное и даже величественное — лишь сейчас стали видны многоэтажные нагромождения облаков — и они отдали должное этой впечатляющей картине. Потом наступило время для более прозаических дел — они помылись (здесь был крохотный душ с на удивление теплой водой и Миэй не отказала себе в удовольствии вымыть его целиком, от волос до пяток), поели — просто, но сытно — а потом она решила его нарисовать.

Подчиняясь её указаниям, Лэйми нагим лег на живот, оперся на локти, туго прогнув спину, и прикусил кончики двух пальцев правой руки. Его босые ноги были подогнуты пятками кверху, а с большого пальца левой свисала нитка пёстрых бус. Поза Лэйми понравилась — она не только подчеркивала красоту его тела, но и очень точно отражала характер. Он изо всех сил старался не двигаться, сохраняя на лице лукавую, снисходительную усмешку. Миэй, тоже нагая, сидела за столом, то и дело посматривая на него и быстро рисуя. По коже Лэйми пополз сладкий, колючий озноб — рисовали его первый раз в жизни и он и представить не мог, что это так ему понравится.

Постепенно темнело. Миэй почему-то не зажгла света — может быть, ей нечем было за него платить — и продолжала рисовать уже в полутьме, пока Лэйми не начал удивляться этому. Через минуту после этого Миэй закончила — она встала, бесстыдно потягиваясь и, широко ухмыляясь, поманила его.

Лэйми с нетерпением подошел. Миэй стояла рядом с ним, ожидая его реакции: она тоже пританцовывала от нетерпения, как бы случайно накрывая пальцы его босых ног своими, потираясь о него плечами и слегка толкая бедрами. Вид у неё был весьма живописный: черные блестящие волосы были дико растрепаны, падая в красивом беспорядке на спину, из-под них весело блестели длинные, темно-синие глаза. Вокруг пушистых ресниц и пухлых губ на гладкой золотистой коже виднелись чуть более темные розоватые следы от его поцелуев. Пальцы её босых ног были туго стянуты пёстрыми четырехцветными шнурками. На запястьях и щиколотках девушки были серебряные браслеты, на верхней части её бедер лежал поясок из нескольких ниток цепочек, соединяющих тяжелые, колючие шарики, похожие на звезды — их длинные острые лучи заметно вдавливались в чуткую кожу. Лэйми стоило большого труда отвести от неё взгляд.

На столе лежал большой лист белой бумаги — а с него смотрел он сам. Рисунок был, конечно, карандашный, черно-белый — но четкость и точность очертаний восхитила его. Лэйми, правда, полагал, что волосы у него всё же покороче и не такие пышные — да и бус на талии у него, вроде бы, не было — но в остальном изображение было безупречным. Гибкое, словно литое тело дышало бесстыдной, неутомимой чувственностью — даже в чуть отогнутых книзу пальцах и гладких подушечках босых ног Лэйми теперь мерещилось нечто неприличное. Но больше всего ему понравилось выражение лица — «вот какой я красивый, любуйся, но потрогать не дам!» Впрочем, это было уже явной ложью — когда Миэй вновь потянулась к нему, сопротивляться ей он не стал — да ему и не хотелось.

А потом было сумрачное, влажное утро, когда Лэйми, — ободранный и ошалевший после ночи бесконечной любви, — стоял у открытого настежь окна, обнимая прижавшуюся к нему Миэй. Холодный влажный воздух непрерывным потоком стекал по их нагим, покрытым ознобом телам, расширенные в полумраке глаза не отрывались от розовато-белого, туманного сияния рассвета — там, в бесконечной дали, за черным, мокро блестевшим морем крыш. Казалось, прямо над ними стремительно плыли темные, туманные тучи, озаренные снизу розоватым отблеском востока. Улица под ними была совершенно пуста, лишь в лужах бежали отражения облаков. Было очень тихо и весь этот мир, казалось, принадлежит им одним. Лэйми сейчас словно летел куда-то и ему мучительно хотелось полететь по-настоящему. Мечты о будущем доставляли ему большую часть удовольствия, — но и настоящее было бесконечно интереснее, чем он мог представить.