Станислав Лем - Облако Магеллана

На том разговор наш и кончился. Вернувшись от Тер Хаара, я хотел обдумать услышанное и даже, соединившись с трионотекой, хотел прочесть какой-нибудь исторический труд о толпе; но я не сумел объяснить автоматам, что мне нужно, и мой замысел остался неосуществленным.

Прошел день, потом другой; ничего не случилось. Мы начали думать, что кризис, вызванный ускорением, миновал; но последующие, события показали, насколько мы ошибались.

В середине следующего дня ко мне явился Нильс; он вихрем ворвался в комнату, крича еще с порога:

– Доктор! Неслыханное дело! Иди, иди за мной! В саду кто-то выключил видео, – ужасное зрелище! Там уже много народу, идем!

Я пошел за ним, вернее побежал, заразившись его волнением.

Мы спустились лифтом вниз. Я раздвинул завесу плюща и обомлел. Прямо передо мной сад выглядел, как всегда: за цветущими клумбами взносила свою черную вершину канадская ель, дальше виднелись каменные глыбы над ручьем и глинистый холм с беседкой, – но это было все. Вокруг этих десяти-пятнадцати метров камней, растительности и земли стояла голая металлическая стена, не закрытая больше миражем бесконечных далей. Трудно описать это потрясающее впечатление: неподвижные, словно неживые, деревья в мутном, сером свете аварийных ламп, замкнутая железная стена, плоский потолок. Ни следа лазури; воздух застыл, словно мертвый, и ни малейший ветерок не шевелил ветвями.

Посредине собралось человек пятнадцать, заглядевшихся, как и я, на эти красноречивые руины миража. Разрывая завесы плюща, вбежал разгневанный Ирьола, за ним несколько видеопластиков; они побежали наверх. Тотчас же стало совершенно темно: они выключили аварийное освещение, чтобы снова привести аппаратуру в действие, и тогда случилось худшее. Во мраке раздался крик:

– Долой этот обман! Пусть будет как есть! Будем смотреть на железные стены, хватит с нас этой вечной лжи!

Наступил момент мертвого молчания, и вдруг над головами засияло солнце, заблистала синева с белыми облаками, повеял душистый прохладный ветерок, а клочок земли, на котором мы стояли, разбежался во все стороны и зазеленел до самых отдаленных горизонтов. Люди пытливо переглядывались, словно ища того, кто кричал в темноте, но никто не решился выдать себя хотя бы звуком. Один за другим мы молча разошлись.

Прошло еще пять дней напряженного, тайного выжидания, но ничего не происходило. Двигатели увеличивали скорость корабля, все шло нормально, в филармонии состоялся концерт, и я начал говорить себе, что врачи, как и астрогаторы, подпадают вместе с прочими под вредное влияние полета, раздувают мелочи и гоняются за мнимыми опасностями.

На шестой день после происшествия с садом у нас в больнице был тяжелый случай с ребенком, который родился задохнувшимся; жизнь его висела на волоске, и я два часа не отходил от него, следя за пульсатором, подававшим кислород для дыхания. Это занятие поглотило меня настолько, что я совершенно забыл обо всем остальном. Только уже моя руки в углу палаты, я увидел в зеркале собственное лицо с блестящими, точно в лихорадке, глазами и тотчас же ощутил непонятную тревогу. Я попросил Анну остаться с матерью и ребенком и, сбросив халат, выбежал из палаты. Лифт спустил меня на нулевой этаж. Увидев пустой освещенный лампами коридор, я глубоко перевел дыхание.

«Глупец, – говорил я себе, – глупец, каких призраков ты испугался?» И все-таки шел дальше. Перед самым поворотом мне послышались голоса; их звук ударил меня как хлыстом. Несколькими прыжками я выбежал в расширяющееся здесь полукруглое пространство.

У начала воронки стояла плотная толпа. Люди, сжатые вместе, напирали на кого-то, преграждавшего им путь. Было совсем тихо; слышалось только тяжелое, как при борьбе, дыхание. В одном из ближайших я узнал Диоклеса.

– Что это? – спросил я.

Никто мне не ответил. Я уловил чей-то взгляд – глаза были совершенно белые – и услышал сдавленный, полный внутренней дрожи голос:

– Мы хотим выйти!

– Там пустота! – крикнул человек, задерживавший толпу. Я узнал его: это был Ирьола.

– Пусти нас! – крикнуло несколько голосов сразу.

– Сумасшедшие! – вскричал Ирьола. – Там смерть! Слышите? Смерть!

– Там свобода, – отозвался кто-то из толпы.

Ирьолу оттолкнули, он отступал в глубь воронки. Черный на ее светлом фоне, он кричал, и голос его гремел, искажаемый эхом замкнутого пространства:

– Опомнитесь! Что вы хотите сделать!

Ответом было прерывистое дыхание. Несколько рук протянулось к нише, где виднелся механизм замка. Тогда Ирьола кинулся вперед, оттолкнул напиравших, пригнулся и, выхватив из-за пояса маленький черный аппаратик, пронзительно крикнул:

– Блокирую автоматы!

При проектировании первой звездной экспедиции перед учеными встала крайне трудная проблема. Возможно было, что огромная скорость корабля нарушит нормальную психическую деятельность некоторых людей, а это может привести к тому, что автоматам будут даваться ненужные или даже вредные приказания. Такую возможность нужно было исключить. С этой целью была создана специальная система приемников, могущая заблокировать все автоматы «Геи».

К этому средству руководители экспедиции могли прибегнуть только в случае самой крайней необходимости, когда ничто другое не помогало. Блокирование автоматов стало бы грозным прецедентом, так как никогда еще, за всю тысячелетнюю историю нашей цивилизации, они не отказывали человеку в повиновении. Поэтому толпа у воронки замерла, услышав страшные слова Ирьолы, и на некоторое время словно окаменела. Вдруг тишину прорезал свист резко заторможенного лифта. Все головы медленно повернулись в ту сторону. В раскрытых дверях лифта, только что спустившегося на уровень коридора, стоял Тер Хаар.

Ссутулившись, он быстро пошел прямо на неподвижно стоящих людей. Они расступились. В глубине воронки Тер Хаар поднялся на выступ стены. С этого возвышения он заговорил тихо, почти шепотом. Все взгляды обратились к его темному силуэту, окруженному сиянием желтой лампы за спиной. Голос у него постепенно нарастал и глухо отдавался в замкнутом пространстве.

– Вы, которые хотите погибнуть, уделите мне десять минут своей жизни. Потом мы уйдем, я и он, и вы сделаете, что хотите. Никто не посмеет вам помешать. Даю вам слово в этом.

Он помолчал.

– Тысячу двести лет назад в городе Берлине жил человек по имени Мартин. То было время, когда его правительство провозглашало, что слабые народы обречены на уничтожение или рабство, когда от своих подданных оно требовало, чтобы они мыслили не мозгом, а кровью. Мартин работал на стекольном заводе. Один из многих, он делал то, что сейчас делают машины: живыми легкими нагнетал воздух в раскаленное стекло. Но он был человеком, а не машиной, у него были родители, брат, любимая девушка, и он понимал, что ответствен за всех людей на Земле – за судьбы убийц и убитых так же, как и за своих близких. Такие люди назывались тогда коммунистами, и Мартин был одним из них. Правительство выслеживало и убивало коммунистов, и они должны были скрываться. Гестапо – так называлась тайная полиция – удалось схватить Мартина. Как члену оргбюро партии, ему были известны имена и адреса многих товарищей. От него потребовали выдать их. Он молчал. Его подвергли пыткам. Он молчал. Его допрашивали днем и ночью, будили сильным светом, задавали ему коварные вопросы. Напрасно. Тогда его выпустили на свободу, чтобы по его следам добраться до остальных коммунистов. Он понимал это и оставался дома, а когда ему стало нечего есть, хотел вернуться на завод, но его там не приняли. Он искал работы в других местах, но нигде не мог найти. Он умирал от голода, бродил, шатаясь, по улицам, но не пытался пойти к кому-нибудь из товарищей, ибо знал, что за ним следят.