Журнал «Если» - «Если», 2009 № 04

— Есть действительность общая, а есть индивидуальная. Строить свою реальность — это и труд, и творчество, и развлечение… Этот мир существует. Он рядом. Он вокруг вас. Вы проходите через него. — Она сцепила пальцы: — …Как правая и левая рука, твоя душа моей руке близка… но вихрь встает, и бездна пролегла от правого до левого крыла… Я говорила, что там нет искусства. Но есть вещи, которые только искусство и может объяснить. Поэты всегда это чувствовали, особенно русские… О, вещая душа моя! О, сердце, полное тревоги! О, как ты бьешься на пороге Как бы двойного бытия!

— Рихеза! Ведь время уходит! Это Лёшка напомнил о себе.

— Подожди! Но если там так хорошо, то что ты делаешь здесь?

— Что делаю? В вашем языке нет таких слов. Либо чересчур научно. Либо вычурно. Либо обидно. Как называется человек, лишенный свойств, присущих большинству населения, и, наоборот, наделенный другими, которых те лишены? Я не умею моделировать реальности. Но я могу переходить из одного мира в другой. Нет, я не одна такая. И мы не изгнанники. И в правах мы не урезаны. Просто у нас другая работа.

— Какая?

— А вот эта самая. Ты спросил, что я делаю здесь. Но для работы… нужны условия — много условий, иначе ничего не получится. Нужно, чтобы целый ряд причин сцепился между собой. Не только, чтоб человек сам догадался. Многие догадываются. Нужно, чтобы он был как-то связан с нами. Если я приведу пример, ты скажешь, что он лишен смысла. Нет, все на свете имеет смысл. Все и везде. И если все совпадает… и если человек слаб и одинок и мечтает о друге, тогда появляюсь я.

— Что ж это получается? Ты, выходит, ангел-утешитель?

— Не обзывайся! — обиделся Лёшка.

— Ангелы, — сказала она отстраненно, — забавная выдумка.

— Рихеза, возьмите меня с собой! Прошу!

— Нельзя.

— Рихеза! Возьмем его! Он не будет обзываться, правда?

— Если ты хочешь пойти — умей ждать.

— А если это в последний раз? А если потом ты не найдешь к нам дороги? Ведь осень!

— Рихеза, почему он боится осени? Женя тоже…

— Потому что вашей осенью координаты смещаются. И я не могу приходить.

— А потом они возвращаются?

— Да. Обычно.

— Значит, бывает так, что и нет. А если и вправду не будет другого случая?

— Нет. Я же не к тебе была прислана.

— А мальчик?

— Не притворяйся, что просишь ради мальчика.

— Да. Ради себя. Но разве правила будут нарушены? Разве я не одинок? Разве мне не тошно жить? Разве… Ведь ты знаешь!

— А ты знаешь, что тебя ждет? И я не знаю. Ты просишь у меня помощи. Но я сильна только в том, что от меня зависит. Я могу перевести. А дальше…

— А дальше — я сам.

— Может произойти непредвиденное.

— Я не боюсь.

— Знаю. И задаю себе вопрос, какую роль в этом сцеплении причин и следствий ты должен сыграть. Почему вообще — ты. Уж если ты сумел догадаться про море и замок…

Я хотел сказать, что не догадался, а подслушал, но не осмелился.

— Рихеза! Ведь мы столько раз ходили, и ничего плохого не было! Она снова задумалась. А мы ждали.

Как ни странно, я ни на миг не усомнился в правдивости ее слов. И даже не очень удивился. Я так устал за последние месяцы, что мог поверить во что угодно. Мне оставалось только смотреть на нее — с надеждой. Да-да, мы оба с малолетним Лёшкой смотрели на нее одинаково — ведь она одна могла помочь, спасти, хоть что-то изменить. И тогда она, склонив голову набок, сказала: — Пошли.

Что было дальше? Стоит ли повторять описанное? Впрочем, я лгу. Умалчиваю я вовсе не из-за боязни повторений. Просто — как изображение на пленке начинает смазываться, потом плывет все больше, и вот — обрыв. Так и с моими воспоминаниями. Помню дым, застилающий все кругом, и огромный транспарант на здании музея: «Фотография — искусство пойманной реальности. От Дмитрия Максимова до наших дней». Блуждания по улицам, становящиеся синхронными движения. Звенящий отчужденный голос: «Возьмите меня за руки!» — и руку, да нет, ощущение сильной руки, увлекающей за собой. Потом лента оборвалась.

Обвал, разрушение, исчезновение мира. И отсутствие страха. Потому что ничего не успеваешь осмыслить. Краски, сменяющиеся так быстро, что нельзя сказать, какие они были. Голоса и звон, гулко звучащие издалека. И пустота. И тьма.

Когда я очнулся, мне показалось, что вокруг темно, но понемногу я ощутил слабый красноватый свет, исходивший откуда-то справа. Я лежал на спине, только голова сильно кружилась.

Я начал осматриваться. Находился я в каком-то просторном помещении с очень высоким потолком — таким высоким, что я его просто не видел. И не то чтобы холодном, но с порядочным сквозняком. Именно этот сквозняк заставил меня усомниться в реальности совершенного перехода. Разве может быть сквозняк в вымышленной стране?

Лежал я на чем-то низком и довольно жестком, но покрытом сверху не то ковром, не то выделанной шкурой.

— Похоже, все сошло благополучно, — сказал рядом мужской голос.

Я приподнялся, чтобы увидеть говорящего. Оказалось, он сидит совсем близко — на табурете у огромного камина. Это был мужчина лет за сорок с короткой темной бородкой, круглолицый, с большими залысинами, одетый в плотный свитер, перетянутый ремнем, и черные брюки, заправленные в сапоги. Чем-то он смахивал на фотографа Брандмауэра, впрочем, не слишком.

— Надеюсь, с вами ничего не случилось. То есть я хочу сказать — ничего дурного?

— Нет… пожалуй. — Я сел. — А… что… это действительно?

— Да-да, вы не ошиблись. — Он кивнул. — Мы поместили вас пока в реальности мальчика. А по поводу своего возвращения не беспокойтесь.

Он говорил по-русски так же чисто, как Рихеза, но нечто в его речи настораживало. Может быть, его любезность? Рихеза любезной не была. И вообще все вокруг, несмотря на свой неоспоримо подлинный вид — дрова, трещавшие в камине, камень, шкура, упомянутый сквозняк, — все больше будило мою подозрительность.

— Что это за место? Или… может быть, я не должен спрашивать?

— Нет, почему же. Я нахожусь здесь, чтобы по мере возможности удовлетворить ваше любопытство. Это место мы условно называем Замок. А меня можете называть Посредником. Тоже условно, конечно.

Теперь я понял, что мне казалось странным в его речи. Артикуляция у него не совпадала с произношением. Как в кино при дубляже. Словно говорил кто-то другой. И все это — наваждение?

— Следует отметить сразу — вы попали сюда в результате ошибки. Ошибки преступной. О, я не виню вас. Ваше любопытство простительно. Но Рихеза злоупотребила своей силой. Она, если можно так выразиться, не прошла через стену, а пробила ее. Трудно представить, что могло бы произойти, не будь с вами мальчика. Если бы вы действительно должны были прийти к нам, вы бы оказались в мире, соответствующем вашим представлениям. А в вашем случае приходится давать объяснения. Для этого я здесь и нахожусь.