Шимун Врочек - Сержанту никто не звонит

— Нет.

— Всё равно. Так вот, спасает... на бегу пару раз роняет старика... но — спасает. Старик назначает его своим преемником и тут же испускает дух. Смешно?

— Не очень.

— И мне — не очень. Потому что на самом деле старик желал своему спасителю смерти...

Молчание.

— Почему?

Смешок.

— Будь я старым мудрым даосом, а вы — моим учеником, я бы молча вышел в дверь, оставив вас наедине с вашими мыслями… Но, думаю, это достаточно затруднительно...

— Стать даосом?

— Выйти в дверь? — эхом откликнулся узник. Вымученно улыбнулся. — Вы задаёте странные вопросы...

Сегодня он решил ехать домой. В последний раз подобное решение обернулось бессонной ночью: он сидел на кухне, включив свет и — зачем-то — все конфорки. Синеватое пламя плясало, через раскрытое окно в кухню врывался ветер; осень — будь она проклята… Будь всё проклято.

Водка не шла. С трудом пропихивая в глотку очередные пятьдесят грамм, он расправился с поллитрой. Швырнул в окно пустую бутылку и почувствовал себя смертельно трезвым…

ТЫ РЕШИЛ?

Он выронил бутылку, только что открытую, выругался. На столе перед ним стоял пустой стакан, лежали стебли полузасохшего лука, кусок черного хлеба со следами надкуса. В лужице водки обнаружился черный «Берг» с именной гравировкой по щечной накладке. Пачка папирос, окурки, горелые спички...

ТЫ РЕШИЛ?

— Я пьян, — он не заметил, как заговорил в слух. — Я пьян! Слышишь ты, голос в моей голове?! Когда я допью бутылку...

Он наклонился, с трудом сохраняя равновесие, ухватил поллитру за горлышко. Выпрямился. Мокрое стекло выскользнуло из пальцев.

— Твою мать! — с чувством сказал он. — А знаешь, — он перешел на доверительный шепот, — когда я допью, голоса исчезнут. Их место займут черти! Белые черти... — он скривил губы. — Видишь, я еще могу шутить. Ты — Бог? Нет, лучше не отвечай. Сегодня я ничего не хочу знать. Сегодня я пришел в гости к Анне...

— Анна! — он повернулся к двери. В проем ударом топора падал свет, высекая из темноты кусок паркета.

— Анна!

ТЫ НУЖДАЕШЬСЯ В ПРОЩЕНИИ

Я нуждаюсь в ней! Зачем мне прощение — без неё?!

ЗАЧЕМ ТЕБЕ ОНА — БЕЗ ПРОЩЕНИЯ?

— Ты — не Бог, — он устало ссутулился, глядя на кусок паркета. Чертов кусок паркета, на который когда-то ступала нога Анны. — Бог не задает дурацких вопросов...

— Скажи мне одно… только честно, Рослав! Ты — болен?

— Честно? — узник улыбнулся. — Нет.

Следователь дёрнул щекой. Полез в нагрудный карман, вытащил сложенную вчетверо бумагу. Развернул.

— А я говорю: ты болен.

— Что это? — удивился Рослав.

— Справка. Выдана шестой городской больницей, более известной, как СУС номер шесть.

— Психушка?

— Санаторий узкой специализации. — поправил Следователь. Взял карандаш, положил перед собой чистый лист бумаги. — А теперь — официальная часть. Почему вы скрыли от следствия, что в апреле прошлого года были доставлены в СУС номер шесть с диагнозом «суицидальный синдром»?

— Я ничего не скрывал.

— Вы отрицаете?

— Какое это имеет значение?!

— Значит: отрицаете. Так и запишем.

— Нет!

— Что — нет?

— Пишите: я признаю. Был доставлен.

— Пишу.

— Ещё пишите… Доктор Войцевич определил мой диагноз, как «суицидальный синдром»... Пишете?

— Пишу, пишу.

— Мне было предложено остаться и провести в больнице ещё три месяца. Добровольно, конечно… Я согласился.

— Почему?

— Потому что иначе меня оставили бы там силой.

— Так... — он помолчал. — И что дальше?

— По истечении трёх месяцев доктор Войцевич счёл, что курс можно завершить. Сказал, что я нашёл цель в жизни... — инженер невесело усмехнулся. — и теперь у меня всё будет хорошо.

— Что за цель?

— Жить. Просто жить.

— И что?

— А жить оказалось непросто.

— Вы ее любили?

— Не знаю, — в глазах Следователя клубится туман, желтовато-серый, мокрый, одно прикосновение которого заставляет вздрогнуть. Болото, хлябь... Ничто под ногами, нечто за туманом. — Не знаю. Просто... без нее мир стал каким-то плоским... Нет объема. Чертова проекция на плоскость, масштаб два к одному... Что вы на меня так смотрите?

Кнежинский покачал головой. Ничего.

— Я ведь тоже был человеком, — неожиданно признался Прокуратор, наклоняясь вперед. Острый профиль опасно навис над Рославом. — Неплохим. Не-плохим. Не...

— Хорошим, — сказал Кнежинский.

— Заткнись, — скулы свело от злости, верхняя губа поползла вверх, обнажая зубы. Прокуратор сам понимал, что выглядит со стороны жутко и, как минимум, не в себе, но справится с лицом не мог. Щека дергалась.

— Сука рваная! — слова шли с запинкой, вперемежку с рычанием. — Что ты обо мне знаешь?! Урр-рою!

— Почему вы возитесь со мной? — спросил Рослав, садясь и зажимая ладонью рассечённую бровь. Пальцы окрасились кровью.

Следователь молча смотрел на него сверху вниз. Совершенно белое лицо, мёртвые глаза.

— Вам плохо? — забеспокоился Рослав, делая попытку встать.

— Сиди, — свистящим шепотом приказал Следователь. Он понял, что ещё немного, и сам убьёт придурка. Своими руками…

Убьёт, чтобы спасти.

Вдох. Выдох. Вдох, выдох... Расслабиться...

— Помянем! — они подняли рюмки и, не чокаясь, выпили. Без лишних слов было ясно, кого поминали эти двое: палач и предатель.

— Я, пожалуй, пойду. — Вутич аккуратно поставил пустую рюмку на стол и поднялся. — Ты понимаешь... Дела.

— Ещё увидимся. — сказал Следователь. Оба усмехнулись. Гойко неуверенно протянул руку.

— Не стоит. — Следователь остался недвижен. Рука зависла в воздухе.

— Да, — сказал Вутич, убирая руку. — Ты прав — это уже фарс. Двое врагов пожимают руки над могилой третьего, которого уморили общими усилиями. Так бывает только у Шекспира.

— Куда нам до классиков...

«Прости, дорогая, но я терпеть не могу веревки. Возможно, это пошло — стреляться, но...»

Вспышка.

Темнота.

...я всегда и все решал сам.

Сержант лежит на кровати лицом вниз. Простыня белая и закрыта полиэтиленом. Предполагается, что мысли сержанта далеки от эротических — хотя нечто фрейдистское в том, как здоровенный мужик навалился на беззащитную кровать, все-таки есть. Одной рукой сержант обнимает матрас, другая свисает до пола. Пальцы напоминают сосиски с вышедшим сроком хранения. Ногти длинные, как у женщины, но нуждаются в маникюре. Над сержантом вьются мухи. Это, по всей видимости, означает, что сержанту удалось подцепить некую смертельную форму триппера.

Стоило бы поговорить об опасности внебрачных связей.

Стоило бы открыть дверь и сказать «добрый день, сержант».

Вместо этого я отрываюсь от стекла и иду варить кашу себе и Бобу.