Журнал «Если» - «Если», 2009 № 03

Историческая фантасмагория — жанр, привычный для Андрея Валентинова и редко используемый Генри Лайоном Олди раскрывает себя в полной мере, будоража воображение казуальных фонов налетом эстетики стимпанка. Лейденские банки против некромантии, мощь паровых машин против магии погоды, призраки, бегущие по проводам — эклектичные образы необычного времени. Именно Время является своеобразным двигателем романа, скрываясь между страниц не как действующее лицо, но как бехеровский флогистон, бесплотный дух, гений книги, заставляющий события складываться в законченную картину, а чувствительных поклонников ощущать на себе пристальный взгляд. Проницающий время привет из прошлого.

Николай КАЛИНИЧЕНКО

Москва: ACT, 2008. — 800 с. (Серия « Под Дозоры»). 2000 экз.

В увесистый том вошли повести Андрея Балабухи, Евгения Войскунского, Владимира Малова, Владимира Михайлова, Владимира Михановского, Геннадия Прашкевича и Зиновия Юрьева — авторов, популярных в 1960-1980-е годы. Время это было для фантастики не самым благоприятным — после буйного цветения времен «хрущевской оттепели» ее довольно резко «подморозили» целой чередой административных воздействий. Так что все эти авторы прошли довольно жесткую школу. При всем при этом требования в те годы выдвигались не только к идеологическому содержанию, но и к литературному уровню. Что-что, а графомания не проходила. Авторы работали над каждой строчкой, над каждым сюжетным ходом. А необходимость скрывать свои мысли от недалеких цензоров развивала у фантастов способности к иносказанию, что делало их произведения более многоплановыми…

Что же сейчас с этими авторами? Некоторые из них по-прежнему активно работают в НФ, некоторые ушли в сопряженные области, кого-то, увы, теперь нет с нами. Все произведения, собранные под обложкой, написаны сейчас и ранее не публиковались. И каждое их них — отличный урок мастерства авторам нынешнего поколения. Тексты энергичны, увлекательны, неожиданны и актуальны. Михайлов, как всегда, точно попадает в такт с биением пульса современности, — его повесть о «смутных временах» в России 2012 года. Прашкевич изыскан в подборе слов и афористичен. Повесть Юрьева наполнена библейскими аллюзиями. Теме ксенофобии посвящена повесть Войскунского. Малов представил лихо закрученный НФ-детектив. У Михановского остроумный короткий текст о том, как человек, объевшись грибов, попал в мир, где все питаются чистой информацией… Есть у названия сборника и второй смысл: каждое произведение вспыхивает под пальцами читателя и горит, каждое — взрывается.

Андрей Щербак-Жуков

СПб.: Азбука-классика, 2009. — 400 с. Пер. с англ. Ф.Гуревич. (Серия « The Big Book » ). 10 000 экз.

На что только не пойдет уставший, разозленный и, главное, изобретательный человек. Джордж Хапл, потомственный табачник, отправляется в путешествие с целью проверки эффективности предстоящей рекламной кампании сигар «Негритосик». Результатом поездки становится ребрендинг сигар, превратившихся из «Негритосика» в «Дядю Тома», и знакомство Халла с преподобным Генри Турком, проповедующим идею Америки как земли библейских исполинов. А вскоре после этого на ферме Чурбы Ньюэлла обнаруживают гигантскую каменную фигуру — и события приобретают стремительный оборот. Начинает множиться и количество каменных исполинов, один из которых, похоже, обладает самосознанием.

Примечательно, что события, описанные в книге, действительно имели место в Америке во второй половине XIX века. Но, как известно, жизнь намного богаче наших представлений о ней, и подчас нужен лишь наблюдательный и отстраненный взгляд, чтобы показать и доказать ее абсурдность. Джейкобсу это вполне удалось.

В отличие от Воннегута, с которым автора сравнивают, Джейкобс склонен более к юмору, нежели к сатире. Впрочем, за веселым рассказом можно увидеть и вполне серьезные темы, актуальные и сегодня: о рождении и сотворении национальных мифов и столь же национальных афер, об истине и обмане, о тонкой грани между ними.

Один из неотъемлемых признаков успешного юмористического произведения — наличие афоризмов и ходовых фраз. В романе таких хватает. К примеру, меткое наблюдение: «Вдохновенный идиот — лучший друг хаоса». Или мудрое поучение: «Корову, которая откладывает яйца, не меняй на курицу, которая дает молоко. Сэкономишь в размере, потеряешь в престиже».

Автор вообще ближе к записному юмористу Кристоферу Бакли, нежели к Воннегуту. Однако в то время как Бакли отвязаннее и веселее, Джейкобс, несомненно, глубже.

Сергей Шикарев

Москва: ACT, 2008. — 800 с. 5100 экз.

Юлия Остапенко вошла в мир фантастики со скандалом, разгоревшимся из-за рекламщиков, давших ее дебютным книгам апологетические рекомендации. По ее книгам разве только не ползали с лупой, отыскивая недостатки. Оказавшись под градом критических замечаний, частью справедливых, частью же сделанных в запальчивости, Остапенко отвечала без особой корректности. В итоге на достоинства ее текстов какое-то время просто не обращали внимания, а они были — даже в тех самых дебютных романах, растрепанных критикой.

Что ж, без крепких нервов в литературе не выживают, но если они есть, то писатель воспринимает пинки рецензентов как стимул, чтобы лучше работать. И Остапенко постепенно, от романа к роману, работала лучше и лучше… Уже ее «Птицелов» был на голову выше тех книг, с которых она начинала. А «Тебе держать ответ», что называется, серьезная вещь, к которой следует отнестись с вниманием. Это фэнтези, почти лишенная магии. Условно-средневековый мир, где шляпы со страусиными перьями, черепорубные подвиги на поле боя и рыцарские турниры заменены кровью, грязью, усталостью, тяготами реальной жизни и редким счастьем. Как и прежде, в фокусе романа — психологическая проблема. До какой степени человек, осознавший собственное предназначение, может и должен, выбирая средства к его реализации, ограничивать себя? Главный герой победил в стране оспу, но какой же кровавый след он за собой оставил… Или все-таки оно того стоило? Каждый, решая, держит ответ за себя.

В упрек автору можно поставить одно. Первые страниц 250–300 огромного 800-страничного романа написаны очень внимательно, без особенных стилистических помарок. Но чем дальше, тем хуже. Переходный глагол «силовать» и выражение «он мог погибнуть от волчьих или, даже хуже, человечьих когтей» — примеры многочисленных маленьких уродцев, разбросанных по роману тут и там.