Юрий Иваниченко - Эдик - Валентин

Не понимал, что не я уговорил Эдика перейти ко мне и работать как бы в порядке хобби, а он уцепился за это как за лучшую в том положении возможность. Что и говорить, крепко нам в детстве запачкивают мозги дежурными сентенциями насчет хлеба насущного, синицы в руке, и прочих твердых стояний на ногах с последующей любовью собесов. И Эдик - здесь ничуть не исключение, и долго-долго пришлось ему выламываться из бабушкиных предрассудков.

В то же время я только и думал, как бы это мне потихоньку отвратить Эдика от его "седовщины", так, чтобы он не впал в депрессию, чтобы не пошел сплошняком оранжевый чет. Думал, а он тем временем уходил все дальше и дальше, и картины появились - новые, чуть больше похожие на седовские, но отчаяннее, в стремлении выразить нечто, - и значительно, просто несравнимо беспомощнее во всем, что касалось средств художественного выражения. Так и шло достаточно долго: редкая неделя, когда я не захаживал в мастерскую, иногда водил Эдика к себе - надо же ему хоть иногда нормально наедаться нормальной едой, а не сидеть на консервах и кефире. Цель у меня была, что и говорить, благородная: подарить нашей кибернетике большого мастера, одновременно избавив искусство от неумелого мученика. Но естественно, все это шло через разговоры о движении пространства, о совмещении перспектив, о передаче длительности мгновения, о сочетании движения и покоя, и все это в применении к Валентину Седову и Эдуарду Денисову. И все это шло под постепенное, но чем дальше, тем более очевидное ухудшение результатов _дела_, единственного дела, на которое Эдик был годен по-настоящему, ради которого, собственно, я и затеял с ним эту петрушку. И не знаю, как кого, но меня это радовали мало, а затем стало попросту злить, когда собственная моя дочь, неполных семнадцати лет от роду, стала прохаживаться вокруг да около Денисова, и наконец оказалась моделью для маленького поясного портрета.

Портрет - далеко не худший, могу предположить, что вполне мог существовать на выставке, не вызывая попреков (и конечно, энтузиазма). И Машка на нем - скромно одетая, собранная, эдакое маленькое разумное существо. Но я-то мог заглянуть и немного дальше, и все, что предполагалось, очень мне не нравилось. Надо было принимать срочные меры, а попросту вышвырнуть Эдика из отдела я не мог. Не такие меры нужны: потому что кто-то его непременно подберет, и хотя бы из благодарности Эдик на благодетеля какое-то время поработает. Или же - что еще хуже - вовсе уйдет в малярство, найдет маленькую халтурку - мало ли таких - будет малевать до упаду, и как специалист через три-четыре года попросту перестанет существовать. Дело наше движется быстро, а теперь после появления нейрокомпьютеров, когда большинство задач для старых аналоговых и цифровых машин стали программироваться автоматически - так тем более. Надо было его ни в коем случае не отваживать от работы, а вот от Машки отвадить - обязательно. Девчонке в институт поступать, и вообще, что за дела?

Со зла, наверное, с родительского своего ожесточения, я таким умным стал - ну прямо дальше некуда. До сих пор не знаю, во благо или как еще я придумал тогда, но - подействовало. Резко подействовало. Можно сказать, что со следующего дня Эдика как подменили. А всех-то делов? - втемяшил я ему, что сам по себе он ничего не добьется, не только признания, но и самого главного: действительного самовыражения. Но вот есть архетип, или идеал, или предел, иже не прейдеши: Валентин Седов, и если Эдик сумеет в нем действительно разобраться, тогда и сумеет опереться в своем творчестве, и быть может, станет равным. О большем мечтать не следует. Возможно, большего и не бывает. Во всяком случае, в рамках традиционной живописи.

Не знаю точно, что тогда у Эдика сработало, но стали мы вдруг с ним решать эту задачу как чисто кибернетическую. Я-то ему советовал, рассчитывая, что он сделает - или по крайней мере попытается сделать машинную модель Седова-художника, пусть не живописца, графика, с тем чтобы растащить его придумки на дюжину статей и монографию. Но Эдик задумал нечто большее.

Мы как раз в то время начинали работу с иконическими анализаторами третьего поколения. И вот Эдик для начала сделал блестящую серию программ, позволивших на три порядка поднять уровень иконического анализа. Скажу, например, что теперь из обычных аэрокосмических снимков мы выжимали вдесятеро больше, чем лучшие специалисты по машинному иконическому анализу, и в сто раз больше, чем самые лучшие дешифровщики из картографического управления. Само собой, нужно было это ему, чтобы формализовать и загнать в машинную память основные работы живописного и графического наследия Седова. Машку он напрочь (так мне казалось) отставил, и дитя спокойно умывалось слезами и сдавало выпускные экзамены; а сам Эдик подбил меня, дурака старого, договориться с Третьяковкой, Русским и персональным Седовским музеем, и таскать по выходным дням подлинники седовских полотен пред светлые, просветленные очи иконических анализаторов.

Где-то с полгода я никак не мог пристроиться к денисовским особенностям работы, и почти все, что он творил за государственный счет в казенных лабораториях, пропадало втуне. Потом все же приспособился, дал он мне программы иконического анализа, сравнительной колористики, а самое главное - совершенно блестящую программу направленного самостроительства для нейрокомпьютеров. Тут у меня ума хватило программу никому не показывать, но у себя запустить, и меньше чем через полгода ваша машина вышла на параметры, которые даже сложно было оценить; во всяком случае, вот уже три года решаем непростые задачки - и ни разу не было, чтобы почувствовать предел возможности нейрокомпьютера. Потом снова заколодило; ясно, что Денисов зашел в тупик, но конкретно в чем сие заключалось, сказать было трудно. Эдик же прямо не расскажет, все у него в своеобразных условных пространствах; скорее всего - нечто связанное с неуклюжестью исполнительных механизмов.

Вот здесь я при всем желании не мог бы ему помочь. Более-менее приличные исполнительные механизмы делают японцы, но и у них далеко-далеко еще не дошло до того, чтобы полностью смоделировать и воспроизвести движения живописца. Графика - это пожалуйста, машины чертить давно умеют, и очень хорошо умеют, а вот живопись, там совсем другое. Работа по созданию цвета, передача фона, фактуры, светотени и цветотени - одна из самых сложных среди всех видов человеческой деятельности, и обучение в ней чего-то может стоить только на начальных стадиях, а дальше художник должен двигаться сам. Об этом, кстати, я у самого Седова и прочел, в письмах. Наверное, можно рассчитать единственно необходимый цвет каждой точки, но добиться того, чтобы механическая рука единственно так смешала краски, соблюла консистенцию, нанесла эту самую точку, выдержав всю необходимую геометрию, - трудно; а Седов еще, кстати, не имел ничего общего с пуантилистикой...