Журнал «Если» - «Если», 2006 № 07

Да простят мне читатели эти милые пустяки, эти маленькие лепестки, ласкающие самолюбие, которое в избытке есть у любой творческой личности. Главное — в другом.

Главное — потрясающее чувство свободы, которое пришло вместе с первой книгой. Отныне можно было выбирать любую работу, любой город, любую судьбу. И не страшно ошибиться, потому что главный выбор уже сделан, главное всегда со мной.

Приятно не бояться никакого начальства и приятно, что начальство это знает. Замечательно, что вообще вокруг все знают: у тебя за душой есть что-то более значимое, чем рабочий день, оклад и вечерняя бутылка пива.

Приятно утром просыпаться в одном мире, а за рабочим столом погружаться в другой.

Что тут говорить… Это просто фантастика.

Наверное, это приятно, когда тебя узнают в магазине, в метро или на улице, а милиционер, проверив паспорт, робко просит автограф. Но признание членов семьи намного приятнее и важнее. Мне, например, сложнее всего было добиться понимания от старшей дочери, для которой фраза «папа работает» означала лишь, что этим вечером ей снова не удастся поиграть в Симов.

Но все изменилось 12 января, когда я наконец перестал «заниматься ерундой» и сел писать фэнтезийный роман для детей. Катерина, во-первых, извела меня вопросом: «Ну, ты принес новую главу?», что отлично стимулирует творчество; во-вторых, стала заходить в мой кабинет на цыпочках и поминутно шипеть на младшую Юльку: «Тихо ты, не видишь, папа работает!». А когда я прочел ей вслух одну из последних глав, написанную в стихах, бросилась мне на шею, что в девятилетнем возрасте вообще-то считается недопустимым проявлением чувств.

Тогда-то я и подумал: «А может, и вправду все не зря?».

Моя история будет связана с автографами — и будет состоять из двух частей.

Помню, как в 1989 году я приехал в тогда еще Свердловск на свою первую «Аэлиту». У нас была небольшая алма-атинская делегация, и с собой мы привезли так называемые «книжки-минутки»: отпечатанные на дешевой газетной бумаге, никак не скрепленные брошюрки из шестнадцати листочков, где публиковались наши же рассказы… Это нельзя было назвать ни книгой, ни газетой. Вообще в ту пору изданий подобного формата не существовало, мы были первыми. Фэнов, понятное дело, формат не смущал — и «минутки» довольно активно покупали. И вот кто-то, купив эту брошюрку, подошел ко мне и попросил автограф. Я очень смутился: в моем представлении на такой несерьезной книжке автограф ставить было нельзя. Но фэн настаивал. «Через десять лет вы станете знаменитым писателем, — шутливо сказал он, — а у меня будет уникальный автограф!»

Как ни странно, но это и запомнилось, и добавило какой-то уверенности в себе…

А окончательно я почувствовал себя писателем лет через пять, уже имея несколько книг и даже премий… На какой-то встрече у читателя не оказалось моей книжки. И он невозмутимо дал мне свой… паспорт. Я опять же стал возражать, напоминая, что паспорт с моим автографом станет недействительным. «Ничего, — последовал ответ. — Я скажу, что потерял, и получу новый».

И вот тут-то я понял, что это, похоже, действительно успех.

Эта книга стала последним прижизненным переводом произведения Лема на русский язык. Вскоре после смерти автора, последовавшей 27 марта, почти весь ее тираж был раскуплен в московских магазинах. Эта посмертная дань уважения писателю стала своеобразным комментарием к идее случайности общественного признания литературных произведений, которая изложена в книге.

«Философия случая», впервые изданная в 1967-м, — работа из того же ряда, что и «Сумма технологий». Общая теория всего. Хотя предмет исследования ограничен рамками литературы, остроумный исследовательский метод Лема охватывает различные области знания, относительно которых трудно предположить, что они смежны с литературоведением. Биофизика и эволюционизм, кибернетика и теория игр — из разных дисциплин автор заимствует примеры для рассуждения по аналогии, а также мощные объяснительные схемы, претендующие на универсальность.

Нередко приходится слышать, что академическая филология занимается частными вопросами, друг с другом не связанными, и не видит за мелкими деталями целого — художественного текста во всей полноте его существования. Но вряд ли кто-нибудь кроме Лема решится на такую авантюру — отодвинуть филологию в сторону и на пустом месте с помощью научного метода попробовать создать новое учение о литературном тексте и его общественном статусе. С нуля — целиком, от фундамента до крыши, от собственной версии семиотики (учение о знаках) до собственной герменевтики (учение о понимании). С опорой (преимущественно) на опыт естественных наук.

Разумеется, подобные эксперименты никогда не приветствовались академическим сообществом. И не только в силу его «косности», но еще и потому, что в рамках существующей научной традиции уже рассмотрено большое число вопросов и проблем. Заведомо больше, чем способен придумать и рассмотреть любой самоучка, даже гениальный. Создаваемая с нуля концепция не учитывает многих деталей и поэтому сама не может претендовать на целостность. В этом плане работу Лема следует признать неудачной: его модель выхватывает лишь отдельные кусочки из проблемного поля наук о языке. В одних вопросах автор заново изобретает велосипед; попытки дать «окончательный и полный ответ» на другие выглядят однобоко, призывы к использованию методов статистики кажутся неубедительными.

Впрочем, перед нами блистательная неудача. Остроумные наблюдения, неожиданные находки и сравнения, проблематизация «очевидного» на многочисленных примерах из истории литературы — все это превращает книгу в занимательное чтение. Здесь наиболее привлекательно само движение мысли — энергичное, антидогматическое.

Многие критические выпады Лема не устарели. Например, критика структурализма находит со временем все больше сторонников. В качестве главного жупела здесь выступает известная работа Цветана Тодорова «Введение в фантастическую литературу». Много раз повторено, что концепция Тодорова оставляет «за бортом» практически всю фантастику, и Лем отметил это одним из первых.

Большое число примеров из фантастической литературы, попытки определить теоретические границы жанра и сопоставить их с особенностями читательского восприятия — яркая демонстрация того, насколько важным является для Лема вопрос о жанровой природе фантастики. Представленные здесь теоретические конструкции служат одной главной цели: автор пытается самому себе объяснить, чем он, собственно, занимается. Дело в том, что у писателя, как и у знаменитой сороконожки, время от времени возникает необходимость сформулировать теорию собственного движения, чтобы более эффективно продвигаться вперед.