Журнал «Если» - «Если», 2007 № 04

Речь идет о едва ли не самом успешном в коммерческом плане произведении Кристофера — трилогии о пришельцах-«треножниках» (триподах): «Белые горы» (1967), «Город золота и свинца» (1967) и «Огненный бассейн» (1969) [20] Романы объединены в один том — «Трилогия о треножниках» (1980); спустя восемь лет Кристофер написал роман-пролог «Когда появились треножники». Трилогия была экранизирована телекомпанией Би-Би-Си в виде 13-серийного телефильма. . Поскольку романы написаны для детей, трем юным героям в конце концов удается победить бесчеловечных и безликих инопланетных захватчиков, которые собирались уготовить человечеству роль домашнего скота. И это еще до той поры, пока инопланетяне окончательно не перестроят земную атмосферу и силу тяжести «под себя», после чего коренные жители станут для новых хозяев Земли всего лишь вредными насекомыми, участь которых не вызывает сомнений.

Успешными были и две другие трилогии, написанные для детей — «Шаровая молния» и «Принц в ожидании», а также несколько одиночных романов — «Пещеры лотоса» (1969), «Стражи» (1970) и другие.

В своем творчестве Джон Кристофер всегда оставался приверженцем традиций. Как истинный британец, чья личность и жизненная позиция сформировались еще до революционных шестидесятых, он не желал экспериментировать со стилем или формой. Вместо этого он гарантировал читателю надежность, качество, ясность мысли и благоразумие. Которые, правда, не отменяли интриги или крепко закрученного сюжета и даже бивших по нервам сцен.

Как писал коллега и соотечественник писателя Брайан Олдисс в своей истории научной фантастики «Шабаш на триллион лет» (1986): «Интеллигентный и мудрый человек, Джон Кристофер одно время рассматривался как самая вероятная кандидатура на роль ведущего британского писателя-фантаста. Однако время играло против него (и против Уиндэма). Потому что в романах-катастрофах автор и читатель изначально предполагают наличие некоего социального порядка, который затем дает фатальный сбой. В середине же шестидесятых общественное мнение решительно склонялось к тому, что само понятие «социальный порядок» давно утратило всякий смысл, оставшись в далеком прошлом».

Признать существование мира безо всякого социального порядка, тем более живописать такой мир, Джон Кристофер, как истинный британец старшего поколения, не мог. Поэтому в новой фантастике ему места не было. Но кто при этом больше потерял — Кристофер или новая фантастика, — для меня лично остается вопросом.

Очередной опрос на нашем сайте провел, скорее, не прозаик Евгений Лукин, а лидер партии национал-лингвистов. Давайте посмотрим, от каких влияний, по мнению поклонников фантастики (720 участников голосования), следует оградить родной язык.

Молодёжного жаргона — 6 %;

Мата — 23 %;

Иноязычной лексики — 13 %;

Произведений, авторы которых, даже изъясняясь на родном языке, мыслят подстрочниками с английского — 36 %;

Ничего не надо делать, все идет как надо — 22 %.

Что ж, в конце концов я честно предупреждал главного редактора, что организатор из меня, как из валенка мортира. Конечно же, следовало в вариантах ответа ограничиться только теми явлениями, с которыми нас действительно зовут бороться (мат, жаргон, иноязычные словеса). Нет, угораздило меня вставить отсебятину в виде произведений, «авторы которых, даже изъясняясь на родном языке, мыслят подстрочниками с английского»! Естественно, что данный вариант огреб большинство голосов. Потому что достали.

И поди теперь пойми, за который пункт проголосовали бы эти тридцать шесть процентов, окажись я умнее! За третий? За пятый?

Сам, короче, виноват, в чем искренне раскаиваюсь.

Но, даже учтя эту оплошность, результатами опроса я, честно скажу, слегка потрясен. Как минимум сорок два процента борцов за чистоту языка! Это впечатляет.

Гордыня нас обуревает, господа, гордыня. Всяк полагает, что он владеет языком, в то время как на самом деле язык владеет нами. Он — программа, а мы для него не более чем скоропортящееся и легкозаменяемое «железо». Он живет тысячи лет, мы же… Ладно, не будем о грустном.

Начнем, как это у нас водится, с мата.

Под нынешним своим именем он бытовал еще при протопопе Аввакуме («Оне, горюны, испивают допьяна да матерны бранятся, а то бы оне и с мучениками равны были»). Образчики матерных речений, записанные примерно в те же времена Олеарием, практически не отличаются от нынешних. Подобно реликтовым животным они благополучно дожили до наших дней, ничуть при этом не изменившись. И ведь нельзя сказать, что у них не было естественных врагов. Были, и какие! Законодательство, например.

Не помогло.

«Бранное слово, — горестно констатировал Ф. Н. Плевако, — это междометие народного языка, без него не обходится не только ссора, но и веселые, задушевные речи».

«Отучить народ от ругательств, — утверждал склонный иногда к романтике Ф. М. Достоевский, — по-моему, есть просто дело механической отвычки, а не нравственного усилия».

Однако секрета этой механики он, к сожалению, не раскрыл.

По расхожему, но безусловно ошибочному мнению, мат мы переняли у татаро-монгольских захватчиков. На мой взгляд, он возник гораздо раньше и ни у кого не был заимствован. Но, даже если поверить в его татарское происхождение, все равно получится, что русский мат на несколько веков старше современного языка и звучал еще в древнерусском. Не зря же в нем то промелькнет форма двойственного числа, то померещится аорист. Вот и гадай после этого, кто кем засорен.

И как прикажете бороться с подобным явлением? Единственное, что можно порекомендовать, это запретить материться себе самому. Любая попытка запретить то же самое окружающим неизменно ведет к прямо противоположным результатам.

А если кто-нибудь скажет, будто помнит времена, когда усилиями патрульно-постовой службы мат был почти изжит, не верьте. Виртуознее милицейского мата я ничего в жизни не слыхивал. Так уж повелось на Руси, что с матом у нас борются матерщинники, а с алкоголизмом — алкоголики.

Относительно молодежного арго картина несколько иная.

Если происхождение матерной лексики сокрыто во тьме веков, то жаргонные словечки возникают, по сути, ежедневно. Причина очевидна: подростки не желают ни в чем походить на взрослых — и их можно понять. Кому охота походить на таких уродов, как мы?

В каком-то смысле они возвращают нам долг. Самостоятельно молодежь еще не придумала ни единого матерного словца — все богатство реликтовой лексики бережно передано ей старшими, как эстафетная палочка от наших пращуров. И вот, словно бы чувствуя себя обязанными, они одаривают зрелых людей плодами собственного словотворчества.