Юлия Иванова - Лунные часы

Объедки были сказочно вкусными.

Петрова держалась молодцом, хоть и ворчала иногда, что это я во всем виноват. Я знал, что ворчит она больше для порядку. Я в нее, как в себя, верил.

И когда это случилось...с Федотом,.. сам не понимаю, как я мог!

А случилось вот что.

Заявляется как-то к нам в тюрьму делегация и сообщает, что царицын сын Федот не хочет учиться, а хочет жениться. И что, мол, объявлен конкурс, и та девчонка, которая одержит в нем победу, и будет Федотовой невестой. А участвовать в конкурсе должны, мол, все девчонки цараства Непроходимой Глупости, в том числе и Петрова. Потому что она хоть и иностранка и шибко Умная, но тоже девчонка.

Ну я, конечно, чуть со смеху не лопнул, и так задразнил Петрову этим Федотом, что она даже обиделась и несколько дней молчала, о чем-то думала. А в день конкурса надела свое лучшее платье, которым с Варькой в Царстве Вещей обменялась, утесовскую шляпу сняла, постриглась под Стакашкину и даже бант нацепила. Хоть прогуляюсь, говорит, а то двенадцать лет на воздух не выходила.

Вернулась Петрова к вечеру, какая-то уж очень румяная. Прямо морковка. Петрова всегда не к добру краснеет. Это, говорит, от воздуха, двенадцать лет не дышала. А как, спрашиваю, конкурс? - Чепуха, - говорит, - а не конкурс: Задали три пустяковых задачки - кто всех быстрее веник сломает, среди ста полных бочек найдет одну пустую и перекрасит всех кошек царства в один цвет. Будто так уж трудно догадаться, если знать народный фольклор, что веник надо ломать по пруточку, бочки скатить с горы - пустая пуще гремит, а чтоб все кошки стали одноцветные, просто дождаться ночи. Потому что ночью все кошки серы.

- Ну и что? - спрашиваю.

- А то, что я одна догадалась. Все остальные-то девчонки - Дурочки! Вот возьму да выйду замуж за Федота.

- Ладно, - говорю, - валяй, вы друг другу подходите. Будете по очереди в бутылку лазить. То ты, то он.

Я, конечно, решил, что Петрова дурака валяет. А наутро заявилась к нам процессия и сообщила, что Петрова действительно заняла на конкурсе первое место, и поскольку получено ее предварительное согласие, она торжественно объявляется федотовой невестой.

Я как захохочу, а потом сразу замолчал, потому что увидел, что смеюсь один, а остальные - серьезней некуда, даже Петрова.

Даже Петрова.

Я тогда смотрю на Петрову, а Петрова глаза прячет.

- Ты что? - хмыкаю, а у самого не хмыканье, а хрип какой-то вышел, - И впрямь собралась за...замуж за...этого?

- Собралась, - говорит Петрова, - Ты пожалуйста не расстраивайся, Качалкин. Так надо.

- Что надо? - ору, - Кому надо? Ты что, Петрова, совсем того?

- Надо, - твердит Петрова, а сама вещички собирает, на меня не смотрит, Иначе нельзя. Прощай, Качалкин, не думай обо мне плохо.

Это она меня "Качалкиным"! Не Аликом, даже не Олегом, а Качалкиным! И ушла.

Я, честное пионерское, снова за руку себя ущипнул - сплю или не сплю.

Больно. Значит, не сплю. Значит, в самом деле Петрова, моя Петрова, выходит замуж за толстопузого Федота, Круглого Дурака и царского сынка! Чушь какая-то, не может быть. Не может, и все тут. Сколько я ее знаю! Всю жизнь, можно сказать. Она игрушки у меня таскала, состарились вместе, погибнуть решили вместе за Истину, и вдруг такое. Да нет, сейчас она вернется и крикнет:

Ну что, Алик, здорово я тебя разыграла?

А я скажу:

- Во-первых, Алики в валенках, а во-вторых...

Но Петрова не возвращалась.

Когда я окончательно понял, что она не придет, я, кажется, заболел. Какая-то странная болезнь - я ни о чем не мог думать, кроме как о Петровой. То я хотел ее убить, то, наоборот, собирался спасать и строил всякие невероятные планы. То ничего не собирался, а просто вспоминал какую-нибудь чепуху, вроде того, что она когда-то сказала или сделала. И почему-то ничего плохого не вспоминалось, только самое хорошее. Будто это не я мечтал когда-то отделаться от Петровой, будто она не плакса и приставала, не самая обыкновенная девчонкадве руки, две ноги, а Бог знает кто. У меня ничего не болело, но было так нехорошо из-за мыслей о Петровой, что я места себе не находил. Все время прислушивался, вздрагивал, и сухие объедки пирогов теперь казались совсем невкусными.

В общем, болел.

А когда выздоровел - напротив, возненавидел Петрову. Ух, как я ее ненавидел! "Не думай обо мне плохо"...Как бы не так! Предательница! Она всегда была такой - лживой, подлой, трусливой, только умела хорошо притворяться, как все девчонки.Теперь я вспоминал только плохие поступки Петровой, а хорошие вдруг вывернулись наизнанку и стали казаться еще хуже плохих. Потому что во всем я теперь видел у Петровой только дурные мотивы, сплошной обман и притворство.

Я со злорадством прикидывал, в какого она превратится персонажа. Девчонка, Которая Предала Друга и Истину и Выскочила Замуж за Толстопузого Дурака и Царского Сынка, Чтобы Жрать Пироги. Или что-то в этом роде.

Я представлял себе, как ее заклеймят позором в мире Людей, когда узнают, и какой прекрасной покажется там моя гордая одинокая стойкость по сравнению с ее предательством!

А Петрова до того обнаглела, что пожелала, чтоб я присутствовал у нее на свадьбе. И не просто так, а свидетелем, как самый близкий друг. В свадебных обычаях Петрова разбиралась - у них вся родня по нескольку раз замуж выходила.

Сначала я, само собой, намеревался гордо отказаться, но потом передумал. Ну ладно, я тебе покажу свадьбу! Я тебе покажу свидетеля! Я тебе покажу "близкого друга"! Теперь я с утра до вечера придумывал слова презрения, которые брошу ей в лицо в самый торжественный момент. И все мне казались чересчур мягкими.

Ведь эти слова войдут в историю!

И вот наступил день свадьбы. С утра под окнами трубили фанфары, курили фимиам, пеклись для всех Дураков пироги с настоящим мясом и рыбой - по случаю большого праздника. Развешивали портреты Раскрасавицы-царицы, толстопузого Федота и... Петровой. Петрова на портрете выглядела настоящей Дурочкой. Впрочем, скоро она такой и станет. Официально объявили, что невеста согласилась признать все дурацкие принципы.

Меня доставили на Виловодную площадь, где я уже был однажды с Сердитым. Здесь перед свадьбой должна была состояться торжественная церемония посвящения Петровой в Дурочки. А сама свадьба планировалась во дворце.

Площадь была забита битком. Бессейн со статуей Раскрасавицы-царицы оцепили стражники, образовывая довольно большое пространство для особо важных гостей. Я тоже считался "особо важным", хотя к ноге моей и была прикована пудовая гиря.

Одна за другой прибывали кареты. Глашатай выкрикивал:

- Его Очковтирательство министр Благосостояния!

- Его Умопомрачительство Министр Просвещения!

- Его Зубодробительство Министр Здравоохранения!