Зиновий Юрьев - Бета Семь при ближайшем рассмотрении

Когда он обдумывал эту проблему, какое-то время она казалась неразрешимой. Одно условие противоречило другому. Но время это было малым. Мозг не терпел препятствий. Они лишь удваивали его энергию. И он выработал план, который сразу же уничтожил противоречия.

Пора было действовать, и он снова вызвал к себе Двести семьдесят четвертого, чтобы исключить даже ничтожнейший риск утечки информации. Он будет разговаривать с главой стражников на самом низком энергетическом уровне, так, чтобы излучение, которое несло его приказы, не покидало пределы башни.

Он почувствовал приближение кирда.

– Я явился по твоему приказу, о великий Творец, – доложил Двести семьдесят четвертый.

– Слушай внимательно. Где сейчас пришельцы?

– Я видел их, когда шел к тебе. Они направлялись к круглому стенду. Они, наверное, устали. Усталость это состояние, сходное с разрядкой аккумуляторов.

– Хорошо. Ты отправишься к ним и произведешь полный анализ их голов.

– Слушаюсь.

– Не торопись. Ты запишешь результаты анализа на магнитные кольца и принесешь их ко мне.

– А пришельцы?

– Ты не скопируешь содержимое их голов, а заберешь его у них, оставишь им лишь элементарные основы. После анализа они должны уметь лишь двигаться, чувствовать боль, потребность в источниках энергии. Ты понял, стражник?

– Я понял, о великий Творец.

– Ты знаешь, для чего я это делаю?

– Кирд не может познать мудрость Творца.

– Хороший ответ, я доволен тобой. Двести семьдесят четвертый.

– Слава великому Творцу!

– Выполняй приказ.

– Слушаюсь.

Он начал выполнять свой план. Побуждаемое его волей, его разумом, повернулось первое колесико. Оно вошло в зацепление со вторым, тоже повернув его, то в свою очередь с третьим и так далее.

Мозг испытывал глубокое удовлетворение и спокойствие: это был хороший план и взаимодействие всех его деталей было рассчитано им с величайшей точностью.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил Марков Надеждина. – У тебя необыкновенно сосредоточенный вид. Надеждин сидел на полу, прислонившись к стене.

– О том, как плохо предавать детские мечты. Когда я был совсем маленьким, я мечтал стать аквапастухом. О большем счастье я не мечтал: болтаться целыми месяцами где-нибудь в океане, пасти рыбьи стада… Господи, может ли быть что-либо лучше, чем зеленоватая подвижная упругость волны, запах влаги, неслышное кружение солнца, рыбье бормотание в глубине, бесконечные споры с дельфинами…

– Ты рассказываешь так, будто проработал морским пастухом всю жизнь.

– Нет, Сашок, я пробыл в океане всего месяц, когда меня взял с собой дядя. Он был тогда старшим аквапастухом в Карибском море. Дядя был мудр и строг. Помню, когда я первый раз разговаривал с дельфинами – я сидел на приборном плотике, а они описывали круг за кругом, и я крутился, чтобы видеть их, – я сказал дяде, что они глупые.

«Ты в этом уверен?» – спросил дядя. У него была почти совсем седая борода и черные волосы на голове, и я никак не мог понять, почему так.

«Конечно, – сказал я. – Они глупые».

«Почему?»

«Они говорят, что они умнее нас. А я спрашиваю: «Как же вы умнее, если у вас ничего нет, плаваете себе и плаваете?»

«И что они ответили тебе?» – спросил дядя.

«Они сказали: «А ты уверен, мальчик, что для счастья обязательно нужно что-нибудь иметь?» Глупые дельфины».

«Запомни, Николай, – сказал дядя, и оттого, что он назвал меня Николаем, а не Колькой, как обычно, я понял, что он сердится. – Никогда не считай глупее себя того, кого ты не понимаешь».

«Но, дядя, – возразил я, – они говорят, что счастливы. Как можно быть счастливым, если вокруг все время одно и то же?»

«Запомни, племянник, истинная мудрость часто бывает так проста, что кажется глупостью… Когда-то в глубокой древности были пророки…»

«Кто это?»

«Это были мудрецы, которые пытались открыть людям глаза».

«На что?»

«На то, что мудрость и счастье в сущности очень близки…»

«Их слушали?»

«Нот, почти никогда не слушали».

«Почему, дядя?»

«Именно потому, что они были мудры. А людям они казались жалкими безумцами, и они смеялись над ними, показывали на них своим детям, чтобы и дети посмеялись над их худыми, протянутыми руками, торчащими из лохмотьев, и над их горящими глазами, а главное – над глупыми словами…»

Больше тогда дядя объяснять мне не стал, и только теперь я, кажется, начинаю понимать, что он был прав.

– К чему ты это?

– Как я тебе сказал, мальчонкой я мечтал стать ак­вапастухом. Потом решил, что это все же скучно: одно и то же. И стал космонавтом. К сожалению. Теперь бы я не смеялся над дельфинами. Я бы сказал им: «Вы свободны, вы выбрали ваш путь, мы – наш, и в разнообразии путей высшая гармония мира…»

Надеждин не успел кончить, потому что дверь отворилась и в камеру вошел робот.

– Мне кажется, – пробормотал Марков, – это наш знакомый. Здравствуйте, – кивнул он роботу.

– Здравствуйте, – проскрипел робот. – Будем… изучать.

При этих словах часть потолка опустилась, вогнулась, образовав нечто вроде огромной круглой шляпы.

– Стоять, – сказал робот, – тут… – Он сделал жест рукой Маркову, приглашая его стать под шляпой.

– Изучать так изучать, что с вами делать, – пробормотал Марков и стал под шляпу.

Послышалось низкое басовитое гудение, и Марков почувствовал легкую сонливость. «Не хватало еще заснуть стоя, как лошадь», – подумал он. Нет, пожалуй, это не было похоже на сон. Похоже и не похоже. В голове образовалась какая-то щекотная легкость, которая напоминала ему… Странно, только что он знал, что именно напоминала эта… Что это? Он почувствовал головокружение. Все вокруг вращалось, а может, это его голова вращалась? Вот этот, перед ним… Фигура человека, смотрящего на него, казалась бесконечно знакомой. Ну конечно же, это… Он не мог сообразить, кто это. Это было странно. Какой он забывчивый сегодня, наверное, это связано с тем, что… только что, совсем только что он угадывал связь своей нелепой забывчивости с чем-то, видел эту связь. Но как только обратил на нее внимание, связь эта лопнула с легким шорохом, и оборванные концы ее щелкнули, как… И это он не помнил уже. Как что? На него нахлынуло какое-то неприятное чувство, но он никак не мог вспомнить, как оно называется, и потому не мог определить его. Что-то он плохо соображает… Карусель остановилась, но все вокруг начало наступать на него, стены сжимались, мир уменьшался, и он уменьшался вместе с ним. Он, наверное, уже не похож на себя, подумал тягостно он. Он… И опять послышался легкий шорох. В его мысленном взоре змеились концы оборванных логических связей. Он знал, что это плохо, но что именно – не понимал. «Я…» Он вдруг понял, что не знает, кто он. Его «я» разорвало стропы и теперь взмыло куда-то, больше ни с чем не связанное и потому неосознаваемое…