Евгений Акуленко - Ротмистр

Когда похолодало и лужи по утру стало прихватывать корочкой льда, Ревин распорядился занести бочку в теплые сени, дабы Слим не впал в спячку. Кухарка не нашла новой посудине лучшего применения, как сливать туда помои. Ливнев заметил – схватился за сердце, распорядился потчевать бочку, как дорогого гостя, пообещав лично составлять меню. Однако Слим вскорости не преминул посетовать недовольно, дескать, ранее его рацион был куда более насыщен аминокислотами и легче в усваиваемости, чем все эти блины с рыбьими яйцами и жареные седла барашков. Мол, некому о пришельце несчастном озаботиться, всяк сэкономить норовит на его здоровье…

Всем развлечениям Слим предпочитал прослушивание новомодных граммофонных записей, кои Матвей Нилыч выписывал со всего мира. Пару раз Слима даже вывозили инкогнито в итальянскую оперу, гастролирующую в Петербурге.

О себе Слим рассказывал мало. Не потому, что не хотел, а потому что особенно нечего было. На планету он угодил также как Ревин, путем биологической транспортировки, и обитался здесь уже давно. Сколько, сказать не мог, но точно помнил, что какое-то время жил в прудах светлейшего князя Меньшикова и однажды даже имел удовольствие лично шугануть гостившего в имении царя Петра, что решил искупаться ночью с девками. Потом перебрался поближе к планетному фокусу в надежде отыскать своих или чужих, кого-нибудь, кто отправил бы восвояси. С тем и поселился в болоте, зимой спал, вмерзая в лед, а потеплу гудел общепринятым позывным, пугая местное население. Так его и отыскал Птах.

Прошла осень, промелькнула ворохом разноцветных листьев. Заметелила, завьюжила зима, навалила снежной перины в рост, убаюкивая на свой манер, мол, все замерло, все спит, и ни ничему ранее весны случится не суждено. Участники Бетльгейзенской группы себя тоже никак не проявляли. Правда Ревина они тревожили мало. Мысли его занимала иная проблема, куда более неприятная, чем тайный клуб богатеев. Где-то посреди бескрайних белых просторов, а может, окруженное песчаными дюнами или тропической растительностью, скользит шелестящей тенью враждебное человеку существо. Оно не устанет, не состарится и не изменит намерений очистить планету для подобных себе. И как ни странно, сделать это в угоду прогрессу становится все легче, ибо ничего человек не изобретает с таким же азартом, как новые орудия своего истребления.

Ревин лично просматривал рапорты обо всех событиях, которые прямо или косвенно могли оказаться следствием деятельности Сыпи. И ждал, уповая лишь на то, что существо рано или поздно обнаружит себя само. Ибо иных способов отыскать его не было. В череде локальных конфликтов, эпидемий, а также разного рода бунтов и волнений чудесным образом всплыла скупая сводка, даже не сводка – слух, что в зимней, дескать де, резиденции прусского монарха завелось привидение, не дающее покоя дворцовой челяди. И даже сам король Вильгельм вынужден был съехать на летнюю квартиру, пребывая от сего обстоятельства в мрачнейшем расположении духа.

Сторожок интуиции дрогнул, будто поплавок, охаживаемый крупной рыбой. Ревин доложил о своих соображениях Ливневу, и уже темным утром следующего дня в сторону польской границы выдвинулся кортеж на санном ходу, имеющий в своем составе не совсем обычную карету с печной трубой. Снег с крыши такой кареты стаивал, а позади стелился дым березовых дров.

Погода благоприятствовала, полозья по накатанной колее летели со свистом, и спустя неделю с небольшим, процессия вкатила в Кельн. Благостное впечатление о поездке омрачали всего две вещи: лифляндские клопы постоялых дворов, приходившие в неистовство от вкуса русской крови, и вечно брюзжащий Слим. Пришельцу то дуло, то жарило от печки, то дуло и жарило одновременно.

– Я вам, Йохан, служебное взыскание объявлю, – почесываясь, обещал Ливнев. – Вас взяли, как путеводителя, в надежде, что вы каждый европейский трактир знаете, а тут такая оказия…

Вортош подзуживал:

– Дражайший Йохан, вероятно, решил попотчевать на славу своих заграничных собратьев по пищеварительному аппарату…

Юноша на колкости коллег не реагировал, меланхолично глядя за окно.

Во дворце господ из России встретили прохладно. А сказать по совести – вообще никак не встретили, только и спасибо, что не прогнали. Дородный бюргер-дворецкий скупо осведомился, откуда такие явились и сколько потребуют за изведение духа.

Само собой господа уже открыли рты, чтобы в голос заверить, что денег за труды не возьмут. Спасло то, что туговато с немецким у господ, а то спровадили бы, как проходимцев, за милую душу. Ревин нашелся быстрей, и озвучил сумму не то, чтобы маленькую, но и не заоблачную, так, с серединки на половинку, аккурат под представления херра дворецкого о том, сколько изведению призрака и должно стоить.

– Гут, – дернул двойным подбородком немец и определил делегацию в помещения для прислуги.

– Будто иванушки безродные, – терзался Ливнев, – что на ярмарочной площади за сапогами счастия пытать явились…

– Будет вам, – утешали, как могли, коллеги. – За делом ведь ехали, не за этикетом…

Но на следующий день все соизволили убедиться, насколько Матвей Нилыч оказался прав.

Вместе с господами на охоту за привидением соизволил отправиться некто Мессинг, представившийся скромно, без изысков, действительным магистром магнетизма, гипнотизма и электричества, и отец Фрументий, какой-то заезжий батюшка из-под Таганрога, путешествующий по Европе, и, судя по всему, в дороге заметно поиздержавшийся. Господа попробовали протестовать, но дворецкий оказался несгибаем.

– Если вас по одному пускать, так десяти лет не хватит, – поднял брови он.

И напутствовал строго, чтобы во дворце не пачкали, обивку не портили, посуду не колотили. Сроку на все изыскания установил три дня. Не управились – ауффидерзейн!… Ибо вас таких, мол, целая рота. И магистры, и бароны, и экзерсист из Ватикана, кого только нет. Даже двое папуасов с бусами. Да все так и норовят к рукам приклеить то серебреный канделябр, то блюдо с росписью…

Маэстро Мессинг явился с ног до головы обвешанный сложным реквизитом. Еще хуже обстояло дело с его помощником, худеньким юношей лет семнадцати. Тот просто-таки гнулся под тяжестью всевозможных тубусов, узлов и ящиков. Отец Фрументий экипировался попроще: кадило с облезшей позолотой, огарок толстой свечи и внушительных размеров крест, которым запросто можно было отмахнуть татя на большой дороге. Конкурирующие партии оглядели друг друга с одинаковой неприязнью и разбрелись по разным закоулкам дворца, благо таковых имелось вдосталь.

Поросту бороздить просторы огромного трехэтажного здания с мансардным этажом и подвалами не имело смысла, тем более в поисках неизвестно чего. Поэтому господа первым делом наведались в гости к главному дворцовому инженеру, знающему интерьеры королевской резиденции не понаслышке. Инженер выглядел устало, но надо отдать ему должное, встретил делегацию, не дрогнув лицом, хотя можно себе только вообразить, сколько подобных встреч ему пришлось составить за последнее время с разного рода публикой.