Олег Койцан - История Разума в галактике. Человек. Женщина: Исповедь Истерички.

Решено: сменим дистанцию, – и дело с концом. А если серьезно… Итак: наш Незнакомец не Сверхсущество, не Бог, а человек. Лишь человек – пусть сильнее, выносливее, стремительнее любого из нас, – но человек, и по-человечески уязвим… и способен ошибаться. Я поняла это , и мне в дальнейшем, придется жить и действовать исходя из этого понимания.

Интересно. После нескольких глотков пойла из фляжки, моему телу жить стало не так хреново, в голове прояснилось, и сил вроде прибавилось. А чего бы это так – вдруг? Что-то вроде стимулятора? Допинг? Любопытно: когда, как, чем, и на сколько многим за это придется расплачиваться?

И еще. Я внезапно проголодалась. Это естественно. Проголодалась, – еще бы! Ведь мы не ели часов с десяти вечера, а это: ночь, утренняя беготня, двухчасовые сборы, дорога по Лесу и подготовка переходу через пустыню – еще час с четвертью, потом почти двухчасовая пытка в пустыне Лишайников и мой здоровый трехчасовой сон – прилично набегает. И не удивительно, что мне аж живот подводило от голодных судорог. Занятно другое: все это долгое время я не чувствовала голода… и жажды, и боли, и усталости тоже. Помню, мы пили воду, но лишь однажды, когда Он на этом настоял.

Странно все это. И неприятно. (А наши пустынные мытарства не заняли и двух часов!)

Конечно, в моей голове мелькнули еще кое-какие идейки, но развиться в полноценные мысли им не дали. Увидев, что я стала способна шевелиться, Незнакомец оторвался от работы – не более, чем на столько времени, что бы достать из кармана и кинуть мне перочинный нож. – На, выберись из комбинезона. Только сильно его не режь – еще понадобится. – Ободряющее заявление ! – Твоя одежда в том тюке… И буди остальных, когда проснутся, передай им фляжку, из которой пила сама. – А потом продолжил потрошить рюкзаки. Что же, к этой его сдержанной (невежливой) манере общения с окружающими я уже попривыкла [13] И не обижаюсь. .

Брезент комбинезона легко расползся под руками. Я пристально вгляделась в его поверхность. Такое ощущение, что за два часа в пустыне, он постарел на два десятилетия: резина покрылась сплошным рисунком мелких трещинок, ее поверхность почернела, начала легко отслаиваться тонкими жесткими чешуйками; тканевая подложка пожелтела, обветшала. Двадцать лет за два часа…

С купанием, переодеванием в чистое, стиркой грязного я управилась раньше остальных. А поскольку новых команд от нашего Незнакомца не поступало, я решила немножко полюбопытствовать, и принялась обозревать окрестности.

Мы обретались на дне неглубокой (два моих роста) чашеобразной впадины... метров десять в поперечнике, – достаточные условия, что бы, кроме неба, не видеть ничего.

Подъем наверх был несложен – я выбрала наиболее пологую часть склона, к тому же этот участок впадины оказался почти не замусорен обломками камня. Я оказалась на небольшой, плавным скатом сбегающей вниз, возвышенности; небольшой, но достаточной, что бы в деталях разглядеть открывшееся мне пространство.

Я стояла у спуска в долину (или каньон?). Она (или он?) была невелика: километров четырех длинны и около полутора – ширины, по форме напоминала след от некогда глубоко вдавленной в жидкую породу, гигантской фасолины (впадинкой – влево, а горбатой спинкой – вправо, от меня). Левая, выпуклая стена каньона представляла из себя трехсотметровый монолитный отвес, только у самого основания переходивший в короткий, плавно-вогнутый скат, впрочем, достаточно крутой, что бы хоть что-то на нем могло удержаться. Левая стена, начинаясь от подножия правой долгим и почти незаметным подъемом, становящимся – очень постепенно – все более и более наклонным, заканчивалась пятьюдесятью метрами гладкой, почти вертикальной поверхности. Порода – базальт. Черный камень, черная долина…

В общем, в сечении, левая стена каньона сильно походила на ветвь параболы, правая – образовывала изгиб гиперболы. И, если считать от самого дна, правая стена каньона, по высоте, на треть уступала левой. А выше этих неестественно правильных стен начинались обычные склоны обычных невысоких гор. Одна, покрупнее и повыше – слева, две помельче – справа. Но не эта ерунда привлекла, завладела моим вниманием. Над противоположной мне стороной долины, там, где левая стена каньона должна была, плавным изгибом смыкаться с правой, там расположилась вершина четвертой горы. И дело не в том, что она была самой высокой из всех – всего то километра полтора, а в… ее… Она ЗАВОРАЖИВАЛА. Вершина горы – законченная правильность граней, совершенный, идеальный куб, высеченный из огромного базальтового монолита, который когда-то был верхними двумя третями двухкилометровой горы. Только единственная узкая щель разделяла этот куб точно посередине на два параллелепипеда-близнеца. Камень... удаленный тогда, был с неистовой силой разметан по всей долине. Нижняя четверть горы, вместо гладкого монолита, представляла из себя усеянный огромными глыбами, скат. Некогда гигантская вертикаль горного склона была полностью разрушена. О ее когда-то существовании, напоминали несколько одиноких скальных шпилей, невероятным образом уцелевших, и теперь сиротливо разбросанных по просторам новообразованного, довольно пологого подъема к подножию этого ВЕЛИЧИЯ

Везде, везде виднелись следы древней, но еще почти не потускневшей на камне работы чьего-то разума и чьих-то рук: на левой стене каньона, как раз на той высоте, куда еще можно было добраться без помощи альпинистского снаряжения, на равном расстоянии одна от другой, я разглядела более черные, чем окружающий их базальт, пятна. Ближайшие из них находились достаточно недалеко от меня, что бы я смогла понять, что это такое. Так вот, это были совершенно круглые, с неестественно ровными, плавными краями, отверстия, – надо полагать, входы в пещеры. Извините, но природа такого не вытворяет.

Примерно так. Когда-то, между четырех невысоких гор (или высоких холмов – неважно) располагалась небольшая долина. Потом, откуда ни возьмись, появилась гигантская раскаленная фасолина – этакий супербоб, неловко свалилась в эту самую долину. Проплавила на ее дне глубокое ложе, погрузилась в него, вытолкав из-под себя наружу излишки каменного расплава. Учтем еще, что фасолина влипала в камень неаккуратно: с той стороны, где я находилась, а так же с правого края долины, нажим был невелик, и оттого вмятина в камне осталась невнятной, слабой, тогда как на противоположный конец долины, и левый ее край давление было огромно и отметина там, соответственно, осталась подчеркнуто сильной. Дальше – семечка медленно остыла, и выдавленная ею лава затвердела, кристаллизовалась спереди и вокруг ее боков почти отвесными стенами. Под конец, сверхфасолина навыжигала (наштамповала) в этих стенах, через равные расстояния, и на одной и той же высоте от дна новоиспеченного каньона, кучу идеально круглых отверстий.