Александр Гейман - Чудо-моргушник в Некитае

И привлеченная золотым звоном, ожидая какого-нибудь супружеского щедрого сюрприза, выходит к Родшиду юная дева, нареченная ему в жены самим кардиналом Перастини. И поворачивается к ней оцепеневший Родшид, и слова веселого упрека смолкают на устах прелестной новобрачной, потому что от взора её не укрывается необычайная перемена в её супруге. А совсем потерявшийся Родшид вновь лезет пальцем в известную прорезь и отработанным движением выковыривает монету - золотой луидор - и вновь пробует её на зуб, и вновь отбрасывает на ковер. "Что, фальшивая?" - растерянно спрашивает ошеломленная леди Родшид столь же ошеломленного супруга. И машинально кивает ей Родшид, не в силах вымолвить слова, и только повторяет освоенную последовательность движений, и поддельный венецианский дукат присоединяется к своим собратьям на ковре - а юная дева только провожает взглядом движения руки благородного Родшида, - и не может, не может он очнуться от своего невероятного сна... и кстати, это опять-таки не Родшид, а Бидермайер, - и с чего только взбрело ему, что он - Родшид?!.

И подобно спящему Родшиду, выколупывающему из своей промежности фальшивую золотую монету или Рогфейеру с говенной бумажкой в руке, аббат Крюшон застыл изваянием горестного потрясения посреди всеобщего хора веселых поздравлений.

Стоящие близ аббата мало-помалу тоже разглядели то, на что показывал А Синь и что повергло неустрашимого аббата в такое остолбенение. Лица их вытянулись, выказывая разочарование, а рты закрылись - все начали, скривившись, похмыкивать и пятиться прочь.

Еще сулили аббату первое место в книге рекордов Гиннеса, ещё спорили, кто кого - аббат или буйвол, ещё звучал гвалт восхищенных и завистливых голосов. Но уже смолкал он; уже хмурилось утро и веяло ледяное дыхание мирового трагизма. Мало-помалу шепот бежал по галдящим рядам, и стихали они, и скорбное молчание воцарялось в толпе, и сознание каждого достигала весть о непоправимом.

Действительно, тело аббата в результате победоносной схватки украсил непостижимый член, действительно, превосходил он все мыслимое и вообразимое - ничего не скажешь, царь-член, всем членам член. Но вот вторая часть мужского отличия - яйца - напрочь отсутствовала между ног аббата. Откусила их подлая акула-крокодил. Как бритвой срезала!

Яйца-яйца! Как несправедлива к вам жизнь, людская молва и женская ласка! Вот член - как его балуют, как любят, как нежат женские ручки! Сколько ласковых слов, сколько жарких поцелуев осыпает этот отличительный признак мужчины. И по заслугам, спору нет, ибо кто же, как не член, достоин всего этого? А яйца? Разве их умеют так ценить? Отнюдь - плохое отношение к яйцам, бранят их, "да зачем вы только взялись на нашу голову, окаянные? опять я подзалетела!" - выговаривает им слабый пол. Плохое, правду сказать, отношение у женщин к яйцам! А ведь яйца - это неотъемлемая часть мужчины, неразрывное единство образуют они со членом, надо же понимать это, голубушки вы мои! Вот аббат Крюшон - член хоть куда, царь член, о таком всякий мечтает/каждому бы такой/никто не откажется, - а нет яиц, так и члена все равно что нет. Считайте, пол-аббата осталось или того меньше. А эти девяносто сантиметров - с них ведь чай не пить, кому они нужны, без яиц-то, вокруг шеи их, что ли, обматывать вместо шарфа?

Подобные мысли наконец овладели всей собравшейся у пруда толпой. Не глядя в глаза Крюшону удалилась прочь императрица под руку с Ахмедом, высоко подняв голову; ушел император; ушли друзья Крюшона, иностранные послы, горожане, А Синь - все миновали аббата как пустое место. Вскоре он в полном одиночестве остался на берегу пруда - один-на-один с другом своим последним, свисающим из откинутой руки. Но никому уже не был нужен ни этот друг, ни сгинувшие яйца, ни сам аббат. Вот что натворила подлая акула-крокодил!

Берегитесь акул, мужики! Особенно с черной повязкой на глазу страшный это хищник.

Результатом сумасшедшей ночи, столь преобразившей телесное естество аббата, явились некоторые перемены в жизни столицы. Уже на следующий день к дому А Синя подали коляску, в которую были запряжены сразу три рикши: двое изо всех сил подделывались под Пфлюгена и Тапкина, а третьим был Синь Синь, водовоз-вышибала.

Ничего странного в этом не было. Ведь план Тапкина и Пфлюгена все-таки провалился. Правда, аббат лишился яиц, как то и замышляли послы, однако не Синь Синь отпнул их аббату. Да и как он мог теперь это сделать? Яйца-то были то ли на дне пруда, то ли в желудке у водяного дракона. Так чем же теперь мог угрожать водовоз аббату? Неуязвим он стал для громилы, вот так-то! И получилось, что несмотря на мнимый успех посольской интриги аббат все ж таки взял верх и с честью вышел из ниспосланных ему испытаний. Да ведь и с какой честью - ровно девяноста два сантиметра, если её не очень растягивать. Как ни крути, а это все равно рекорд. Так что безропотно катили все трое аббата - и вновь ко дворцу.

А там аббата ждал самый участливый прием. И опять-таки ничего удивительного. Действительно, из-за первоначального шока все покинули аббата в гефсиманском одиночестве у пруда - но спустя время все так же дружно опомнились. Ну да, яиц-то аббат лишился, но член! Все-таки девяносто сантиметров (если не очень растягивать) - не при каждом дворе, хоть в седой древности, хоть нынче водились такие чудеса, было что оценить в аббате. И потом - аббат, как-никак, оставался соотечественником святого графа Артуа, - святого, чья просветленность единственно спасала прогнившую Европу в глазах культурной передовой Азии.

Так что все не только осталось по-прежнему, но аббат даже упрочил свое положение. Он сиял как звезда, не замечая придорожную пыль вроде каких-то тапкиных и пфлюгенов. Единственным изменением было то, что это сияние не падало более на ранее дружественную Италию в лице де Перастини. Причиной того были, однако, не какие-либо раздоры между друзьями, а физическое недомогание итальянца: он с той памятной ночи по неизвестной причине стал испражняться исключительно когтями.

А как такое может быть? - усомнится иной читатель. Ест пиццу и макароны, а испражняется когтями? Как это так? Да так, друзья мои, что весьма и весьма болезненно - иной раз в кровь раздирали проход несчастного итальянца эти проклятые когти (особенно когти муравьеда и крокодила). Так что де Перастини лежал дома пластом и не мог сочувстовать горю обожаемого аббата. Что же до причин его болезни, то Бог весть каковы они. Удивительного, во всяком случае здесь опять же нет. Ну-ка, вспомните-ка где расположен Некитай? Верно, это почти что предместье Шамбалы. А что такое чудеса для Шамбалы? Семечки, рутиннная повседневность, можно сказать придорожный чертополох на пути к горним прозрениям высших истин. Так что же странного, что неопытный путник де Перастини зацепил-таки пару колючек на своем восхождении к небесным высотам? Ничего ровным счетом - ещё и не такое бывает (я вот, например, каждое утро добрые полчаса провожу в единоборстве с унитазом - а ведь я во-он на каком отдалении - и все равно Шамбала сказывается. Хрен ли удивляться - дыхание горних высот, оно везде достанет!).