Вольдемар Грилелави - Игла

У Саши сильно скоро восстановилось нормальное дыхание, ритмично и без каких-то либо перебоев стучало сердце. Но в сознание он не приходил. По внешнему виду можно смело назвать такое состояние тихим безмятежным сном.

Заведующий терапевтическим отделением Джагар Смидович Мемликетов неопределенно пожимал плечами и беспомощно разводил руками перед Галиной Сергеевной.

— Как ни странно, но он спит. Просто очень крепко и безмятежно спит. Сердце работает бесперебойно, дыхание чистое. Что-нибудь конкретнее скажем после получения результатов анализа. А сейчас я сам в большом затруднении.

— У него была полная остановка сердца и дыхания, — пыталась втолковать врачу Галина Сергеевна. — Должна же быть какая-то важная причины этому?

— Милая Галина Сергеевна, — мягко проговорил Джагар Смидович. — Мало ли какой фактор мог вызвать остановку сердца. Я уже много лет отработал на этом поприще. И вы знаете — года не походит без сюрпризов. Вот, хотя бы из последних случаев, так та же история с вашим летчиком Базаровым полгода назад. Вы его признаете годным без ограничений, а сердце возьми, да и остановись. Вашему Соляку повезло, что рядом его командир оказался и хоть какие-то манипуляции проделал. Мы, разумеется, написали в диагнозе Базарову острую сердечную недостаточность, а что там произошло фактически, так одному Аллаху ведомо. Оно ведь, как мотор. Может заглохнуть и без видимых причин. Стресс, информационный удар, сильное потрясение. Кстати, как там у него на семейном фронте? Вроде, насколько я владею информацией, он женат?

Галина Сергеевна пожала плечами. Все Сашины перипетии с бытовыми дрязгами ей неведомы. Лишь анкетные данные, по которым он числился женатым. А точнее, молодоженом. Замечаний и жалоб на здоровье не имел, в пьянках замечен не был. Если и выпивает, то в пределах разумного. На лице не отражалось.

— А почему он в сознание не приходит? — поинтересовалась Галина Сергеевна у врача больницы.

— Он в данную минуту в сознании, но спит. И сон какой-то через чур безмятежный. На внешние раздражители не реагирует, но реакция, как у спящего.

Саша действительно спал. Крепко, сильно и тихо. Не сопел, не храпел, не ворочался. Лежал тихо и смирно, как в гробу почивший. И только его равномерное дыхание, определяемое по ритмичному движению грудной клетки, и порозовевшие щеки извещали о присутствии в его организме жизненных функций. Но, ни пить, ни есть он не просил и не нуждался в избавлении от продуктов жизнедеятельности. Такой факт больше всех и поражал лечащих врачей.

Он не слышал и не знал о событиях, происходящих за пределами больницы. Его уже не мог волновать тот факт, что жена даже порадовалась его внезапному заболеванию, и уже не пыталась скрывать от друзей и соседей своего любовника, который ходил в ее дом, как в собственную квартиру. И днем под освещение солнца, и ночью в лунный свет. Она посчитала, что ее поведение теперь оправдает даже папа. Зачем им нужен больной зять? Да еще так безнадежно.

Не слышал и не видел Саша шума за окном и громких разговоров соседей по палате. Отдельную палату ему решили не давать. Не велик чин. Да и соседи в случае чего присмотрят. Так решил лечащий врач. Его никто не навещал и им никто не интересовался. Никто ничего ему не приносил. Ведь передачи и подарки в такой ситуации были бессмысленны. Он не мог их посмотреть и попробовать.

А Саша спал и видел сны. Эти сны были странными и страшными. Они ему были непонятны, но ужасно осознанные. В них он пытался прожить чью-то маленькую и кошмарную часть жизни. Он никак не мог понять, откуда берутся эти незнакомые ему люди, вещи, механизмы. Но он общался с ними и пользовался вещами, словно ему принадлежащими. Саша управлял неведомыми сказочными механизмами, словно в совершенстве владел навыками работы с ними.

Он жил чужой бурной жизнью чужого человека. И это совершенно не напоминало ему ничего из прежних его воспоминаний. Даже в корне отличалось от минутных фантазий, в которые он окунался в свободные минуты. В его снах даже фантазии принадлежали чужому.

Его звать Войэр. Как он понял, то его осудили на принудительное лечение. Судьи или прокуроры, а может простые медики, но они очень долго прямо при нем спорили над его судьбой. Скорее всего, они не понимали или не догадывались, что он слышит их и понимает тему полемики. Но и самому Войэру как-то было глубоко наплевать на свою дальнейшую участь. Мир, в котором он жил, радовался и любил, погиб безвозвратно и обратно в него уже никогда не вернуться. А смысл существовать ради приема пищи и иных бытовых и скучных процедур ему не хотелось до зубной боли. Собственной смерти он не желал так же. И эта тупая безвыходность превращала ежедневное существование в кошмар.

И самое ужасное в этой пытке был факт его собственного осознания в причастности гибели и уничтожения той Родины, которую он знал и любил с рождения. Именно своими руками с оружием и ненавистью он убивал и разрушал, не находя иного выхода и способов избавления от таких деяний. Притом при всем он испытывал потребность и неуемное желание выплеснуть наружу переполнявшую его ненависть и ярость. Но он не желал держать в себе этого беспощадного зверя, понимая свою непричастность ко всему происходящему, но все вокруг требовало жестокости ради собственной жизни и спасения.

— Комиссия, изучив состояние пациента и принимая во внимание опасность в данный момент его нахождение среди членов общества, принимает решение дать ему шанс на исцеление, но изолирует временно на реабилитационный период. Факты подтверждают его полную непричастность к планетарной катастрофе, потому и присоединяем его к остальным спасенным на транзитную станцию. Нейтрализовать мы сумеем его в любое время, если поймем бессмысленность лечения. Но лишь в том случае, если для жизни общества он будет представлять реальную угрозу. Лично я против нейтрализации ради спокойствия и мнимого благополучия всех остальных. Он имеет право на шанс.

Так говорил председатель комиссии. Он много и долго объяснял, словно пытался оправдать Войэра в лице его самого, надеясь на то, что преступник осознает свою вину и оценит милосердие общества. Войэр чувствовал некую благодарность за эти слова председателя, но своей личной вины перед присутствующими не ощущал. Он не желал им и вреда, поэтому не понимал наличие жестких захватов, прижимающих его к креслу и не позволяющих выполнить лишних движений. Они напрасно приковали к сидению, опасаясь за безопасность присутствующих. У него никогда не было стремлений целенаправленного истребления себе подобных. Это все были вынужденные акции.