Юрий Касянич - Сауна

- Знаешь, я вдруг поймал себя на мысли, что в моей душе что-то перевернулось, а, может, вообще исчезло. Словно не было этих сумбурных лет. Которые прошли без тебя, после тебя. И я понял, что люблю тебя, Сергей говорил торопливо, словно опасаясь, что забудет слова или Марина оборвет его.

- В сценарии есть похожая сцена. Репетируешь? - неожиданно для себя с издевкой произнесла Марина. В одно мгновение она от сочувствия перешла к равнодушному презрению.

- Это мой собственный сценарий, - словно не почувствовав удара, сказал Сергей. И помолчав, добавил, - а ты жестокая.

- Дошло? Отлично! Ты, вероятно, полагал, что это только твое право? Нынче жестокость настолько естественна, что мне даже странно твое удивление. А как ты жил эти годы?

- Сейчас не знаю. По-разному. Вряд ли я был счастлив. Наверное, на нашей любви окончилась светлая полоса моей судьбы.

- Ха, любовь сейчас не для меня! Мне б найти силы сыграть ее. Поэт был прав - мысль изреченная есть ложь. Вокруг так много слов, так много лжи. Я не верю словам. Порой мне кажется, что я сама состою из лжи. Лгу сама себе, что я актриса, что я живу театром, лгу себе, что я еще красива, что меня еще любит молодой любовник. Боже мой, сколько нас таких аппендиксов в теле жизни! - Марина говорила это спокойным, даже равнодушным голосом, но убежденно, и от этого ее слова звучали еще более страшно.

Сергей вскочил, подбежал к ней, взял ее лицо в ладони:

- Можно я тебя поцелую?

- Глупый вопрос.

Он поцеловал ее, но ее губы остались неподвижны.

- Гальванизация трупа - занятие неблагодарное, - Марина отстранилась, а потом, иронически посмотрев ему в глаза, проговорила, - ты некрофил?

- Дура, - Сергей побледнел еще больше.

- Ого, - донеслось с озера. - Они уже целуются. Репетируют точно по сценарию.

- Наш фильм обречен на шумный успех, - закричал из воды Буров. Марина, а ты меня ругала. У вас все пойдет как по маслу.

Марина перегнулась через перила и крикнула вниз:

- Масла только не завезли... А успех будет. И собственно говоря, а пуркуа па? Я еще ни разу не была в Каннах. Пора сорвать пальмовую ветвь.

Она пристально посмотрела на Сергея и добавила:

- Я с удовольствием сыграю эту роль. Я всегда была убеждена, что в несчастьях женщин повинны мужчины. В сценарии это верно подмечено, правда, несколько мелодраматично. Нужно внести трагедийную ноту.

- Марина, я с вами совершенно согласна, - вклинилась Вера Богдановна. Она выпрямилась, как на собрании, готовясь обронить обличительную реплику и восхищаясь собственной смелостью.

- Они, - она посмотрела на мужчин, - заслужили порку. Сколько поломанных судеб, сколько исковерканных жизней, сколько несостоявшихся личностей среди нас, женщин. И все из-за обманной, призрачной, недолгой любви, которая надрезает душу в начале жизни. А потом уже - по кругу, от огонька к огоньку, обжигаясь, скудея, уничтожая себя. Вот Жозефина...

- Смотрите-ка! Что Жозефина? - запальчиво закричала Подольская, тряхнув мокрыми волосами. - Завидуете? Девственность в голову ударила?

Она вдруг осеклась, растерянно оглядела всех: ухмыляющегося Дана, отрешенного Молчанова, самодовольного Бурова, равнодушного Свиркина - и, не сдержав внезапные слезы, закричала:

- А ведь она права, права, права... Хищники...

И плача, ушла под навес.

Марина огорченно посмотрела на Веру Богдановну.

- Неврастеничка, - буркнул Дан.

Настроение было безнадежно испорчено. Все понуро побрели в баню, собрали вещи, стараясь не задевать друг друга, и обращали взгляды в пустоту. Вскоре приехал Айвар, он тоже помалкивал - видимо, инцидент в бане тоже стоил ему нервной энергии. Группа молча погрузилась, и микроавтобус покатил в сторону Риги.

В открытое боковое стекло вливался аромат скошенных сочных трав, напоминавший по запаху одеколон.

Съемки так и не начались.

Серьезно заболел Сергей - двусторонняя пневмония.

Буров ходил злой, как черт, - в конфиденциальном разговоре Молчанов сообщил ему, что играть отказывается. На черта ему нужна бывшая жена, новые сплетни и раздраженные крики критики? Колька, однако, в глубине души еще надеялся, что все наладится. Ему не хотелось посылать Жозефину в Москву договариваться насчет замены. На всякий случай он сходил на пару спектаклей местного русского драмтеатра, чтобы составить представление о творческих силах этого коллектива. В качестве запасного варианта он расчитывал пригласить кого-то из рижан. В творческом отношении был доволен только Свиркин, который заполнял образовавшийся вакуум сочинением халтуры - простенькой музычки к мультфильму. Лейтмотив он уже сделал, принялся за вариации, а оркестровку решил сделать по возвращении в Москву.

Через неделю уехала Марина. Она собралась неожиданно, перед вечерним поездом зашла к Бурову и сказала:

- Уезжаю. Когда будет все на мази, дашь телеграмму. А пока поиграю в театре. А если уеду на гастроли - ищи.

Естественно, Буров стал возражать, предложил сняться в отдельных сценах, где Сергей не участвовал, но Марина отказалась.

Подольская буркнула:

- Коля, пусть едет.

- Как ты боишься за свое добро, - беззлобно сказала ей Марина.

"Добро" пребывало на грани отчаяния. Взявшись руками за голову, оно проговорило жалобным голосом, не обращая внимания на побелевшую от злости Жозефину:

- Марина, не подведи меня. Кругом одни предатели. А моего тощего тельца не хватает на все амбразуры.

- Мы рождены, чтоб мучиться на свете, - странно ответила Марина - она пребывала во власти сильнейших впечатлений от событий в финской бане.

Уже садясь в поезд, она поняла, что ей жаль Бурова. И ее твердо принятое решение - покончить с киношными делами, а, быть может, и с актерскими вообще - стало подтаивать, как леденец. Она поняла, что нужна сейчас этому не очень удачливому человеку, и ей стало тревожно и радостно.

...Неужели мне никогда не будет дано освободиться от груза воспоминаний о том, что случилось в бревенчатой баньке на берегу безмятежного озера? А было ли это вообще, ведь, кроме меня, никто ничего не помнит, быть может, я находилась в лунатическом состоянии или видела кошмарный сон? Могла ли моя боль принести счастье или хотя бы облегчение какому-то бесконечно далекому, абстрактно существующему для меня народу? Могла ли я согласиться на этот дикий, решающий, непоправимый шаг? И во имя чего я отказалась от странного предложения? Чтобы продлить и усугубить боль от неудавшейся жизни, которая уже не обещает никаких поворотов к лучшему?.. Об этом и размышляла Марина, сидя в купе спального вагона скорого поезда Рига-Москва, время от времени обмахиваясь платком, потому что было жарко, а проводница еще не включила вентиляцию. Какое-то время она смотрела в окно, но потом ей надоело это непродуктивное занятие, и она откинулась на спину, закрыла глаза и погрузилась в полумрак своей души...