Герберт Циргибель - Иной мир

— Или лучше, — ответил я, — наверное, в этом мире нужно быть сумасшедшим, чтобы выносить его.

Соня ничего не ответила.

— Как ты оцениваешь его душевое состояние?

— Я не психиатр, — сказала она, — вероятно что-то вроде деменции прекокс [17] Dementiapraecox — «группа шизофренических психозов», снижение, «ослабление» ума, характеризуется «словесным винегретом» и «отрицательной речью», аутизмом (потерей контакта с действительностью). , кататонии — форм проявления шизофрении. И я не могу ему помочь, это самое ужасное.

Я подумал: Какие у нее заботы. Есть вещи, которые более ужасные. Я сказал прямо: «Ты знаешь, что мы никогда не вернемся на Землю? Чи рассчитал».

— Я знаю это, — сказала она, — он сказал мне это.

Соня показала на спящего Дали Шитомира.

— Мы отдаляемся все дальше от Земли. Значит оттуда не нужно ожидать никакой помощи.

— Возможно нас тем временем услышали, Роджер.

— Нет! — сказал я, эти маленькие передатчики нельзя услышать. Все подходит к концу, Соня, постоянно подходит к концу.

— Возможно, — сказала она и посмотрела на меня беглым взглядом.

Я даже смог улыбнуться, произнося слова: «Больше никакой надежды, Соня, никаких возможно. Больше нет смысла надеяться. Что до меня, пусть каждый делает то, что считает правильным».

Я вылез оттуда и забрался в сад.

У телескопа стоял Гиула.

— Ну, Стюарт? — сказал он.

— Ты уже обнаружил корабль спасателей?

— К сожалению нет, если бы наш ящик так не трясло, можно было бы наблюдать лучше. Какой у нас месяц?

— Все еще ноябрь, Гиула, но возможно наши часы идут неправильно.

— Я тоже так думаю, — сказал он, — у меня такое чувство, словно мы уже несколько месяцев в пути.

Я хотел было сказать ему правду столь же безжалостно, но я знал, что бы за этим последовало.

Я не смог оставить его без последней искорки надежды. Я выбрался оттуда и закрылся в своей кабине.

Двадцать восьмое ноября

В соседней каюте тяжело дышал Чи. Он отчаянно совершает усилие над экспандером, каждый день, неделю за неделей. Соня тоже тренируется и даже Шитомир. Лишь Гиула и я забросили гимнастику. Гиула нашел новое занятие. Он сидит рядом с приемником и пытается принять радиопередачи. Порой до нас действительно доходит что-то, похожее на музыку. Шорох и треск, а между ними отдельные звуки.

Чи и я в последние дни еще раз отчаянно пытались, извлечь передатчик и найти источник неисправности. Это было безнадежно, и даже если бы нам удалось устранить помехи — не было антенн. Когда поставили все снова на место, Чи сказал, что мне следует через два-три дня повторить всю процедуру с Гиулой. Гиула, который услышал этот совет, крикнул: «Чи, пока что на борту с ума сошел только один человек. Возможно, скоро и мы все последуем его примеру. К чему это баловство? Сборка, разборка, сборка, разборка — передатчики сдохли, ты думаешь, я найду неисправность?»

— Нет, я так не думаю, — ответил Чи, — но если ты не хочешь сойти ума, тогда найди себе занятие. Ты либо пялишься в иллюминатор либо пытаешься послушать радио. Мы должны что-нибудь делать, мы должны заняться чем-нибудь. По мне, делайте, что хотите, рассчитывайте что-нибудь, читайте, рисуйте, что ли, но делайте что-нибудь.

— Я не могу ни рассчитывать ни читать, — сказал я, — я могу думать только о Земле, больше ни о чем.

— Вы все когда были в барокамере, — сказал Чи. — Самое худшее там — бездействие, на которое осуждают. Там, как и здесь, недостает работы. Поэтому мы должны найти работу.

— Но в ней должен быть смысл, — возразил Гиула, — то, что ты предлагаешь, бессмысленно. И сравнение с барокамерой не подходит. Это происходило на Земле — однажды двери открывались…

— Они и здесь однажды откроются для нас, пока этот момент не наступил, мы должны занять себя чем-нибудь.

Гиула пожал плечами.

— Работать — над чем и зачем?

— Содержание человеческой культуры — работа, — прочел лекцию Чи — Прежние знатоки латинского языка прекрасно это понимали, потому что глагол « cultura, colere » обозначает ничто иное, как пасти, обслуживать, обрабатывать, застраивать — то есть продолжительно заниматься какой-либо деятельностью. Не работать — значит идти на дно от отсутствия культуры. Мы здесь не можем валить деревья или ухаживать за садом, значит мы должны заниматься чем-нибудь другим.

— Но больше не этими передатчиками, — сказал я. — Где-то здесь должны летать три болта. Я не могу работать при таких обстоятельствах, Чи, у меня просто не хватит терпения.

— Соня способна на это, и ты тоже сможешь. Даже Паганини занят чем-то. Он пишет ноты или дирижирует.

Гиула блеюще рассмеялся.

— Теперь он уже ставит нам в пример слабоумного. Я тоже в один прекрасный день начну дирижировать, Чи, будь уверен. Где же наши спасители?

Чи посмотрел на меня. Гиула все еще ничего не знал о его расчетах. «Если ты хочешь выжить, тогда последуй моему совету».

Пришла Соня. Она кивнула Гиуле. Соня делала вид, словно мы еще совершали наш испытательный полет на окололунной орбите. Два-три раза в неделю она изучала нашу кровь, мочу и стул — последнее все реже, потому что концентрированная пища переваривалась практически без остатка. Теперь он вела Гиулу в свой лазарет, чтобы взять кровь из его пальца. Мне показалось, что уединение с нашей женщиной-врачом доставляло Гиуле особое удовольствие. Чи снова вернулся в свою каюту. Я прокрался к Паганини. Он не заметил моего приближения, и чуть было не рассмеялся во все горло, когда я застал его за его занятием. Он откинулся на магнитную полосу и размахивал руками. Паганини дирижировал. Очевидно, он репетировал свою симфонию.

— Вот так уже лучше, — сказал он вполголоса, — только щелкальщиками языком я не совсем доволен. Придерживайтесь частот, господа, частот! От флейты пикколо я жду немного больше цезия. И не разбрасывайтесь так стронцием девяносто. Все еще раз сначала! Ля-ля-ля…

— Еще немного кобальта, Паганини, — серьезным тоном сказал я, — возьми наш счетчик и используй его в качестве метронома.

Он недоверчиво посмотрел на меня и пробормотал: «Что ты понимаешь о новой гармонии».

— Ты уже занимался гимнастикой?

— Я не хочу заниматься гимнастикой! — закричал он. — Не мешай мне постоянно, прочь отсюда!

Он что-то бросил в меня. Это была его бутылка. Она пролетела мимо меня и ударилась о бортовую стенку так, что стук разнесся по всему кораблю. Другие поспешили ко мне.

— Что случилось? — спросила Соня.

— Твой пациент становится холериком.

Она поговорила с ним, и Паганини делал вид, словно ничего не знал.

— Я действительно не знаю, что вы от меня хотите, — сказал он и сделал невиновное лицо. — Я сидел здесь один, затем пришел Стюарт и унизил меня.