Ольга Кузнецова - Медленный солнечный ветер

— Почему ты не хочешь быть счастливой, Ранка? Разве твои человеческие потребности не включают счастье в список жизненных необходимостей?

Они разговаривали настолько тихо, что даже свидетели их маленького шоу не могли расслышать ни единого слова, — они могли только видеть, как шевелятся их губы, но не более того.

— Счастье ждет в раю тех, кто его достоин. Жизнь — всего лишь тропа на пути к небесам.

— Так почему твоя тропа заросла колючими кустарниками, Ранка? — Его губы тронула еле заметная усмешка — наверное, нервное.

— Иди по своей тропе, — огрызнулась монашка, — а мы пойдем своей дорогой.

Отвлечь Огнека оказалось не так-то трудно — Хранимира подбиралась к своей жертве все ближе и ближе, целясь как раз в тот бок, со стороны которого отсутствовала рука.

— Когда-то давно мы лишили тебя руки. Господь ясно дал тебе понять, чтобы ты больше не обжегся, — прошипела она и ринулась на мужчину, повиснув на нем, как клещ на хромой собаке.

Моментально в дело пошли острые резцы, выдвинувшиеся, словно лезвие перочинного ножика, и Хранимира зубами впилась в горло возлюбленного, заставляя его хрипеть в изнеможении. Огнек тщетно пытался оторвать от себя беженку — она только сильнее впивалась в его нежную мягкую кожу. Он всегда отличался от нее, всегда был уязвимым, и, кажется, на этот раз он успел об этом позабыть.

И все же Хранимира была слишком слаба, чтобы так быстро одолеть своего противника. Огнек на мгновение встретился с девушкой взглядом, а затем схватил ее за шею здоровой рукой и, прежде чем отшвырнуть ее в сторону, прошептал:

— Увидимся в раю, малышка.

Тело монашки резко отлетело и врезалось в стену. Истекающая кровью девушка была на грани того, чтобы перестать бороться и закрыть глаза, чтобы наконец покориться своей судьбе, которая преследовала ее вот уже несколько лет. И почему прежде она бежала от нее? Только сейчас Хранимира поняла, как глупо она себя вела все это время. Какой же она была трусихой, раз каждый раз бежала прочь, когда Господь пытался призвать ее к себе!

"Просто тогда мы были еще не готовы".

Глаза Хранимиры закатились, и на свет показались лишь заплывшие и отекшие белки. От потери ориентации беженку тошнило — она не могла понять, где находится, и с трудом заставляла себя мыслить. Если бы не ее тело — это сильное тело, которым одарил ее Бог вместе с сильной душой! — она бы уже давно пошла на корм акулам. То есть остальным голодающим беженцам.

Она знала, что сейчас Огнек снова приблизится к ней. Это была его привилегия — убить ее собственными руками. Все верно: он спас ей жизнь, и только он мог отнять ее.

Хранимирка вспоминала о своем молитвеннике — том самом, который она незаметно подсунула девушке-ангелу, чтобы защитить ее. Эта книжица уже много раз спасала девушку, она придавала ей сил, и только она понимала ее, когда все остальные от нее отворачивались. В прошлой жизни — еще до вторжения — этот молитвенник подарил ей один пастор, который сказал, что у Хранимиры глаза, преданные Богу. Ей было десять или около того, и вся ее жизнь, каждое мгновение были посвящены одному делу — служению.

Каково ей было — отвергнутой всеми, даже собственными родителями, которые, как ей сказали, были ужасными грешниками, потому и Хранимира появилась на свет такой уродливой. Матушка-настоятельница как-то сказала ей, что ей еще повезет, если Господь Бог простит ее за то, что она вообще появилась на свет. И Хранимира поверила, что так и должно было быть. И она молилась, надеясь на то, что через много лет почувствует, как камень греха наконец упадет с ее души.

Но даже сейчас — сколько лет уже прошло? — этот камень висел на ее шее, по-прежнему заставляя прижиматься к земле, словно осинка, которую гнет неистовый ураган. Хранимира всегда думала, что избавится от чувства вины перед Богом хотя бы перед своей смертью.

Смерть — священна. Она подобна запретному плоду, который вкусила Ева по настоянию советника-змия, и именно поэтому нельзя самовольно ускорять приход смерти. Недаром в заповедях сказано, что это один из страшнейших грехов. Умереть — это позволение. Это подарок свыше. Это таинство, проходя которое, вспоминаешь всю свою прежнюю жизнь и одновременно забываешь ее, прощаешься с ней. Это как фильм, который просматриваешь задом наперед: от конца до самого начала. В Библии сказано, что вначале было слово, и Хранимира надеялась вернуться к этим самым истокам, чтобы познать единственное слово, ради которого она существовала. Бог.

"Мы станем вечностью".

Но смерть все не приходила. Она медлила, не решаясь поцеловать лоб Хранимиры своими холодными губами. В нерешительности смерть парила над обмякшим телом беженки, не зная, верно ли она поступает.

Дарко было все равно, что станет с этой истекающей кровью беженкой. Все, чего ему хотелось, это чтобы все побыстрее закончилось. Но стоящей за его спиной Димитрии хотелось иного. Именно в этом они и различались.

Димитрия пробралась в этот злополучный вагон, когда нервы ее уже перестали выдерживать. Она всегда шутила, что ее нервы не гитарные струны — трудно порвать. Сегодня она убедилась в том, что ее нервы действительно не были гитарными струнами — они были гораздо тоньше. Димитрия понимала, была бы она другой или на ее месте оказался бы кто-то другой, ничего бы не вышло. Даже каменная Димитрия медленно рассыпалась на кусочки — чего уж говорить о тех, кто боится даже собственной тени.

Внутри у Димитрии все трепетало, взрывалось; волны ее внутреннего моря бешено бились о прибрежные скалы и разбивались. Она узнала Хранимиру даже такую — полуживую и почти обнаженную — и, не теряя ни минуты, ринулась к изуродованному телу, даже не задумываясь о том, что тот, кто довел беженку до такого состояния, сейчас дышал ей в спину, разъяренный и опьяненный успехом. Но Огнек забыл, что победа в одном сражении еще не означала победу во всей войне.

Руки Димитрии тут же перемазались в чужой крови. Девушка осторожно приподняла голову Хранимиры, пытаясь отыскать в ее лице хотя бы намек на то, что беженка все еще была жива.

По вагону пронесся вздох удивления. Еще никто и никогда так глупо не распоряжался своей жизнью, поворачиваясь спиной к своей смерти. Мать могла отдать жизнь за своего ребенка, но и то, скорее она отдаст младенца чужакам, чем умрет вместе с ним. Это был закон джунглей. Убей или будешь убит.

Среди всех этих разумных людей Димитрия всем казалась сумасшедшей.

У Дарко тоже не было времени на раздумья. Меньше всего он ожидал, что Димитрия выкинет ему такой фокус. Она никогда не проявляла себя сестрой милосердия, и мужчина думал, что Димитрия холодна как лед. Все, о чем она могла думать и о чем могла сожалеть, это о смерти своей сестры — остальные жизни для нее не имели никакого значения.