Юрий Нестеренко - Приговор

— Ваша светлость! — громко позвал высокий голос откуда-то снизу. На

сей раз к главнокомандующему обращался не всадник, а пехотинец, что

случается нечасто и считается практически дерзостью. Но это был не

обычный пехотинец. Это была молодая женщина, командовавшая

зондербатальоном. Я не знал подробностей ее истории (как, впрочем, и

историй других женщин-стрелков), знал только, что она из дворянской

семьи.

— Вы сегодня отлично поработали, капитан, — благосклонно кивнул ей

Ришард, едва ли не впервые в имперской истории обращаясь к женщине по

офицерскому званию. — Издали невозможно было отличить, когда стреляют

ваши подчиненные, а когда — их коллеги-мужчины.

— Да, милорд, — невозмутимо согласилась она, — и от лица всего

моего батальона я хочу обратиться к вам с просьбой.

— Ну что ж, победа — лучшее время для просьб, — вновь раздвинул

губы в улыбке герцог.

— Грифонцы, ваша светлость, — она кивнула на угрюмых пленных,

ежившихся и переминавшихся босыми ногами на льду. — Позвольте сделать

это нам.

— Вы хотите казнить их лично? — сразу понял Ришард.

— Да, — ответила она, на сей раз даже не добавив титул.

— Не насытились за сегодня их кровью? — иронически приподнял бровь

Йорлинг.

— Мы убивали их издали. А теперь хотим сделать это, глядя им в

глаза, — процедила с каменным лицом она и лишь несколько мгновений

спустя, вспомнив все-таки о субординации, прибавила: — Милорд.

— Было бы неразумно тратить на это огнебойные боеприпасы, — заметил

герцог.

— Мы справимся копьями, мечами и топорами, — с готовностью ответила

капитан. — Когда плоть не защищена доспехами, пронзить ее легко, — ее

глаза затуманились, словно она видела нечто, незримое для остальных.

Нечто, случившееся месяцы или годы назад. — О, очень легко…

— Что ж, — согласился Ришард, — да будет так.

Грифонцы, конечно, понимали, что обречены, и не ждали от ближайших

минут ничего хорошего. И все же у них глаза полезли на лоб, когда они

увидели своих палачей. До этого момента они вообще не знали об участии

женщин в сражении — дальнобойки были одеты так же, как и

стрелки-мужчины, и коротко пострижены, а деталей на том расстоянии, с

которого велась стрельба, было не разобрать. Послышались проклятия;

более унизительного конца солдаты не могли себе представить. Некоторые -

особенно те, что помоложе, хотя совсем юных среди них не было, те

полегли в сентябре, чтобы спасти жизнь этим — прикрывали срам обеими

руками, другие, напротив, выпячивали напоказ, выкрикивая непристойности;

немало было и таких, которые сами бросились нагишом в ледяную воду, не

желая принимать смерть "от бабьей руки". И это, возможно, было не самое

глупое решение, ибо из тех, что остались стоять, лишь немногие обрели

легкий конец от одного удара. Кто-то не умер сразу лишь из-за недостатка

в женских руках силы и сноровки в обращении с непривычным оружием, но

больше было тех, кому и не планировали дарить легкую смерть. Чаще всего

первый удар копьем или мечом они получали в пах.

Пять минут спустя, впрочем, все было уже кончено. Некоторые еще

стонали, царапая ногтями лед, но все окровавленные тела без разбору,

копьями, словно баграми, спихнули в воду. За кромкой льда было уже сразу

глубоко, и все же Ришард послал несколько всадников вниз по течению -

удостовериться, что никому не удалось выжить и выплыть.

На другом берегу показался кавалерист, мчавшийся во весь опор. Он

нетерпеливо задержался перед мостом, дожидаясь, пока несколько солдат,

все еще отскребавших деревянный настил от человеческого мяса, дадут ему

дорогу, а затем поскакал прямо к нам, ориентируясь, очевидно, на

герцогский личный штандарт. Это был один из посланных в погоню

огнебойцев.

— Ваша светлость, — он щегольски отсалютовал двумя пальцами в

кожаной перчатке, другой рукой натягивая поводья взмыленного коня, -

Карл…

— Взяли? — нетерпеливо перебил Ришард.

— Застрелен, ваша светлость, — покачал головой посыльный. — Мы

пытались захватить его живым, но был слишком большой риск, что он

уйдет…

— Ладно, — Йорлинг взмахом руки пресек его оправдания, — так тоже

неплохо. — Ну что ж, господа, — обернулся он к свите, — поедем посмотрим

на труп человека, виновного в двадцати годах несчастий нашего Отечества.

Ни малейшей собственной вины в таковых он, разумеется, не

усматривал.

В сопровождении свиты и охраны герцог пересек мост и поскакал по

дороге, отмеченной трупами тех, кто добрался до этого берега, но не ушел

далеко. Я по-прежнему ехал немного позади Йорлинга, подразумевая, что я

вроде как вхожу в свиту; официально этого никто не подтверждал, но и не

опровергал. "Карл мертв, — стучало у меня в голове. — Карл — мертв…"

Карл мертв, но это еще не конец. Конец будет тогда, когда мы доберемся

до Греффенваля и освободим узников. Если там все в порядке — хотя какое,

к черту, "в порядке" может быть в застенках! Но — если комендант или кто

там сейчас заправляет не примет решение всех перебить напоследок. Да нет

же, это бред, должен же он понимать, что война проиграна, и незачем

лишний раз злить победителей — но люди и логика…

Погруженный в эти малоконструктивные мысли, я и не заметил, как мы

подъехали к цели нашего недолгого путешествия. Поджидавшие нас всадники

подавали коней в стороны, пропуская главнокомандующего. Наконец перед

нами оказался последний круг из пяти кавалеристов; к седлу одного из них

был привязан повод могучего белого коня, облаченного в сверкающие на

солнце доспехи. Этот конь был крупнее и сильнее даже Верного, но,

очевидно, несколько уступал в скорости и ему, и лошадям преследователей

(особенно с тем грузом, который вынужден был нести). На черном седле

красовался вензель из букв C и L. Карл всегда ездил только на белых

жеребцах. И вот теперь в центре круга лежал лицом вниз человек в дорогих

латах, которые не могли скрыть грузности его фигуры. В задней стенке

высокого, увенчанного султаном черных перьев шлема зияла дыра.

Ришард легко спрыгнул на землю; я сделал это почти одновременно с

ним. Как-никак, я был, очевидно, единственным медиком среди

присутствующих (хотя они об этом и не знали), и кому, как не мне,

следовало констатировать смерть — в особенности от созданного мною

оружия. Прочие остались в седлах, должно быть, интуитивно чувствуя, что

процесс осмотра трупа своего старого и самого заклятого врага — дело

личное, почти интимное, и посторонним не следует вмешиваться, пока их не

попросят.