Юрий Нестеренко - Приговор

услышанное на сельской проповеди? Я повнимательней пригляделся к тем

немногочисленным лохмотьям, которыми он все же прикрывал свою наготу. От

них нестерпимо воняло фекалиями, и определить их происхождение едва ли

уже было возможно — но, пожалуй, они вполне могли оказаться и остатками

монашеской рясы. Такое бывает. Сперва человека сводят с ума чудовищным

монастырским режимом — кормежка впроголодь, хронический недосып,

ежедневное многочасовое твержение молитв и монотонный физический труд -

а потом объявляют "одержимым бесами" и прогоняют прочь. Если, конечно,

вообще не отправляют на костер в качестве лечения от одержимости… Пока

мы ехали мимо, он все торчал на месте, поворачиваясь следом за нами и

указывая на меня пальцем.

— Интересно, он на каждую черную лошадь так реагирует? — произнесла

Эвьет.

— Кто его знает, — пожал плечами я. — В следующий раз он может так

прореагировать на огородное пугало. Или вообще на нечто, видимое только

ему. Его мозг разрушен, и поведение слабопредсказуемо.

— Таких людей нельзя вылечить?

— Насколько я понимаю — нет. Иногда помрачение рассудка исцелимо,

но не в таких тяжелых случаях. Единственное, что может для них сделать

врач — это убить из сострадания.

— Что ж ты его не убил? — усмехнулась Эвелина.

— Вероятно, потому, что не испытываю сострадания к убогим.

— Они в нем, похоже, и не нуждаются, — заметила Эвьет. — Мне

показалось, он вполне доволен собой. Он же просто не в состоянии

осознать собственное убожество.

— Вот-вот. Нет на свете счастья более прочного, полного и

безмятежного, чем то, которое испытывает пускающий слюни идиот. Людям,

считающим счастье своей целью, следовало бы почаще вспоминать об этом.

— Значит, ты не считаешь счастье своей целью?

— Нет, конечно. Что может быть глупее, чем тратить кучу усилий,

дабы достигнуть состояния, в котором идиот пребывает от рождения?

— Церковники ведь тоже говорят нечто подобное?

— Отнюдь нет! — горячо возразил я. — Церковная аскеза не имеет с

этим ничего общего. Монахи остаются в рамках все той же системы

ценностей, нанизанной на ось "счастье — несчастье", или, проще говоря,

"удовольствие — неудовольствие". И стремятся к наслаждению ничуть не

меньше, а то и больше, чем самый распоследний кутила. Просто они

рассчитывают, отказываясь от земных утех, купить себе тем самым вечное

блаженство в раю. И чем суровей они будут истязать себя здесь, тем

лучше, по их мнению, им будет там. Тоже, кстати, забавная человеческая

глупость — представление о том, что, дабы получить что-то хорошее, надо

непременно испытать что-то плохое. Страдать и жертвовать. А если кто-то

достигает блага без страдания и жертв, то он хуже мошенника. Хотя это

ровным счетом ниоткуда не следует…

— Кажется, я понимаю, откуда взялось такое представление, -

перебила Эвьет. — Из обычной торговли. Чем ценнее то, что ты хочешь

получить, тем больше ты должен отдать взамен.

— Да, но даже в торговле то, что ты отдаешь, совсем не обязательно

обладает ценностью для тебя. Важно, чтобы оно было нужно твоему

контрагенту, а тебе оно может быть даже обременительно… Но главное,

мир — не меняльная лавка, а жизненные блага — не товары, измеряемые в

штуках, фунтах и пинтах. Кому и сколько надо платить за талант, за

достижения собственного ума, да даже и просто за счастливую случайность?

Если люди считают, что контрагентом в данном случае является бог, а

платить ему следует страданием, то получается, что человеческие

страдания являются ценным для бога товаром. Интересное представление о

всеблагом и всемилостивом, не так ли?

— Я и сама никогда не могла понять, как можно одновременно верить в

божественное милосердие и в вечные муки, — согласилась Эвелина. — Если

бы я была всемогущей, я бы употребила свою власть не на то, чтобы вечно

пытать Лангедарга, а на то, чтобы он исправился, не стал развязывать

войну и не погубил мою семью. Богу ведь ничего не стоило позаботиться об

этом заранее, до того, как стало поздно.

— Тебе когда-нибудь говорили, что ты очень умная девочка? -

улыбнулся я.

— Да, — серьезно ответила Эвьет. — Папа говорил. И Эрик тоже. А

мама чаще говорила, какая я красивая. Когда я совсем маленькая была, мне

это нравилось, а потом перестало. В красоте ведь нет никакой заслуги.

Женевьева вон тоже красивая была, а толку? Как будто я зверушка какая -

"ути-пути, смотрите, какая симпатичненькая! А какие глазки, а какой

носик, а какая шерстка!" Дольф, если когда-нибудь захочешь сказать мне

что-нибудь приятное, пожалуйста, не говори, что я красивая!

— Хорошо, не буду! — рассмеялся я. — Лучше присоединюсь к тому, что

говорили твой отец и Эрик. И не потому, что хочу сказать тебе приятное -

хотя я не против — а потому, что это так и есть. Так вот, к вопросу об

уме, счастье и монахах. Они, как мы выяснили, стремятся к несчастью — и

добро бы еще только к собственному — в надежде тем обеспечить себе

загробное счастье. Я же вообще не нахожусь на этой оси. Я не стремлюсь

ни к счастью, ни от него — оно просто не является для меня

самостоятельной ценностью. Помнишь, я говорил, что тело — не более чем

инструмент разума? Интересы инструмента не могут быть целью для его

хозяина.

— А причем тут тело? Счастье — это же состояние души.

— Что такое душа? Ни одному медику, рассекавшему трупы и

оперировавшему живых людей, никаких следов чего-то подобного обнаружить

не удалось. Зато я с ходу могу назвать тебе десяток трав, грибов и ягод,

экстракты которых способны вызвать радость и беспричинный смех или,

напротив, уныние и сонливость, или все сметающую ярость — слышала о

берсеркерах? — или вообще превратить человека в раба, страстно

мечтающего лишь об одном — очередной порции того же эликсира. Да взять

даже обыкновенное вино… Мы пока не знаем, как именно возникают

чувства, но ясно, что ничего возвышенного в них нет — раз уж они столь

зависимы от химических субстанций, основа у них вполне телесная.

— А у разума?

— Скорее всего, тоже… Мой учитель говорил, что мозг вырабатывает

мысль, как печень вырабатывает желчь. И все же разум — это нечто

большее, чем его материальная основа. Это то, что делает нас — нами.

Можно лишиться любой из конечностей, любого из чувств — и остаться

собой. Пусть даже измениться, но не исчезнуть. Но где нет разума, нет и

личности. Чувства есть и у животных, и у идиотов. Разум — это

единственное, что по-настоящему отличает нас от них.

— Не всех! — фыркнула Эвьет.