Юрий Нестеренко - Приговор

фигуры, сидевшей по ту сторону прилавка.

— Это хозяин? — спросил я у приведшего нас.

— Да, но ужин и комнату у меня заказывайте…

— Я предпочитаю договариваться с хозяевами, а не со слугами, -

холодно возразил я, направляясь к прилавку. Ногастый, однако, топал

рядом, вероятно, не потеряв еще надежды сорвать с меня лишние несколько

хеллеров.

Коротко поприветствовав трактирщика, я сообщил ему наши скромные

потребности — ужин без вина для нас, овес для коня и комната с двумя

кроватями на одну ночь — и спросил о цене. Тот кивнул, но ничего не

сказал, а заговорил опять-таки ногастый:

— Комнаты всякие есть, на втором попросторней по четвертаку, на

третьем потеснее и попроще за пятнарик, свечи отдельно. Мера овса

дешевле чем в гривенник не обойдется, сами знаете — засуха…

— Любезный, я не с тобой разговариваю! — возмутился я, но хозяин

постоялого двора лишь снова кивнул, подтверждая полномочия своего слуги.

До меня стало доходить. Выслушав местные цены, явно завышенные по

сравнению с качеством услуг (но что поделать — так сейчас везде, кроме

совсем уж кошмарных притонов), я заказал ужин (бобы и яичницу с луком -

мясо здесь стоило совсем запредельно, как видно, скота в округе почти не

осталось) и комнату на третьем этаже. Я не из тех, кто шикует, даже

когда у меня есть деньги. Эвьет тем более не привередничала, наслаждаясь

уже одним запахом свежезажаренной яичницы — в лесу она, правда, нередко

питалась птичьими яйцами, но обычно выпивала их сырыми.

Мы сели поближе к окну, выходившему на закат; впрочем, вечерний

свет, пробивавшийся сквозь толстое — явно местного кустарного

производства — и вдобавок грязное стекло, выглядел скорее зловеще, чем

красиво. Ужин нам принес все тот же слуга, и, когда он ставил тарелки, я

негромко спросил его, верно ли я понял, что его хозяин немой.

— Да, — буркнул тот, — а что?

— Да ничего, — пожал плечами я. — Просто ни разу не видел, чтобы

немые становились трактирщиками. Повар или конюх — куда ни шло, а…

— А как трактирщики становятся немыми, вы видели? — сердито перебил

слуга.

— А, так он лишился речи в результате… травмы? — понял я.

— Ну да. Кажется, ученые доктора так это называют.

— Такие случаи могут быть излечимы, — заметил я, чувствуя

профессиональный интерес. — Если это последствие психического

потрясения…

— Нет, это последствие ножа, которым ему отрезали язык, — грубо

оборвал мои догадки слуга.

— Кто? — только и произнес я.

— Солдаты. За то, что он требовал с них плату за постой. И отрубили

руку, которую он протягивал за деньгами. Вы, чай, и не заметили?

— Чьи солдаты? — мрачно осведомилась Эвьет.

— А черт их знает! Вроде бы наши, — ему, похоже, даже не приходило

в голову, насколько неуместно звучит слово "наши" в таком контексте. -

Хотя в Комплене я слышал, как глашатай господина графа вещал, что все

беззакония на наших землях чинят грифонцы, которые специально

притворяются йорлингистами. Ну, городские, может, в это и впрямь

верят… — скептически качнул головой он. — Им там, за стенами, хорошо.

Они настоящей войны не нюхали.

— Мне жаль твоего хозяина, — сказал я.

— А, чего уж теперь жалеть, — махнул рукой слуга. — Повезло еще.

Могли вообще заведение спалить. Тогда куда? Только милостыню просить, а

кто ж подаст? И без того калеки на каждом углу… Только он мне не

хозяин. Он мой зять.

— Вот как? — удивился я. — Мне показалось, он старше тебя.

— Ну да. А что ж я, девку за молодого обормота выдавать буду, у

которого что в голове, что в кармане — ветер? Который сегодня по бабам

бегает — бабы-то нынче до этого дела голодные, мужиков на всех не

хватает — а завтра вообще на войне сгинет и жену брюхатой бросит? Нет

уж, тут человек солидный, с собственным делом. А что языка и руки нет,

так детей не руками делают…

— И дети, значит, есть?

— Нету, — вновь помрачнел тесть трактирщика. — Третий уже мертвым

родится.

— При таком возрасте отца это неудивительно, — констатировал я.

Он посмотрел на меня, как всегда смотрят на человека, говорящего

неприятную правду, и пробурчал:

— Заболтался я с вами. Плату извольте внести.

Я отсчитал ему оговоренную сумму без всякой прибавки от себя — на

каковую он, очевидно, рассчитывал, рассказывая мне все это. Однако я не

имел к несчастьям его семьи никакого отношения и платить за них не

собирался. Его лицо обрело еще более недовольное выражение, и он,

шаркая, побрел прочь от нашего стола.

Мы покинули постоялый двор рано утром, дабы к вечеру уже точно быть

в Комплене. Погода уже не радовала солнцем — за ночь откуда-то натянуло

облаков, и было даже прохладно. Впрочем, облака эти пока что выглядели

не слишком внушительно и едва ли предвещали дождь. Дорога, как нам и

было сказано, постепенно отклонялась влево и в конце концов влилась в

широкий тракт, идущий почти точно на север. Здесь, в выгодном месте на

перекрестке, когда-то тоже, по всей видимости, располагалась придорожная

гостиница, но ныне одинокое двухэтажное здание стояло заколоченным. На

когда-то беленой, а теперь уже изрядно облупившейся стене кто-то углем

неряшливо нарисовал большого грифона, очевидно, выражая свои

политические симпатии. Эвьет что-то сердито пробурчала, но все же не

стала требовать, чтобы мы остановились и стерли картинку.

И вновь под копытами Верного миля за милей тянулся пустынный тракт.

Несмотря на многочисленные следы копыт, колес и сапог (а также кучки

навоза, часто уже растоптанного башмаками), нам на пути почти никто не

попадался. Только раз мы обогнали старика, куда-то трусившего на таком

же старом облезлом осле, а спустя еще какое-то время нам встретился

деревенский дурачок. Впрочем, возможно, он родился и в городе, тем паче

что никаких деревень, даже разрушенных, до самого горизонта заметно не

было. Так или иначе, он шагал нам навстречу, почти совсем голый,

коричневый от грязи и загара, и на шее у него моталась ржавая цепь, на

которой висели, позвякивая, несколько амбарных замков. Шагал и бормотал

что-то невнятное. Я не был уверен, что он вообще нас замечает. Однако,

почти уже поравнявшись с нами, он вдруг остановился и выпучил на Верного

безумные глаза, вытягивая палец с черным обломанным ногтем.

— Конь вороной, — сказал он неожиданно отчетливо. — И на нем

всадник, имеющий меру в руке своей.

Я усмехнулся. В руке у меня в тот момент были только поводья, да и

на коне нас ехало двое. Все же меня удивило, откуда в этом, фактически

животном, мозгу могла взяться подобная цитата. Бездумно повторяет