Юрий Нестеренко - Приговор

— Что? — я принялся озираться по сторонам.

— Много следов на дороге. И кровь. Только что проехали.

— Кровь? Свежая?

— Вроде засохшая… вот еще!

Теперь уже и я различил бурые пятнышки в пыли под копытами. Читать

следы из седла быстро скачущего коня не слишком-то удобно, но, когда

заранее знаешь, куда смотреть, задача упрощается. Рядом с пятнами видны

были отчетливые отпечатки подкованных копыт. Всадник ехал в том же

направлении, что и мы, и, должно быть, не раньше сегодняшнего утра.

— Его лошадь ранена, — уверенно заявила Эвелина. — Видишь, шаг

сбивается. Правая передняя нога… и, возможно, не только.

— Лошадь? Не он сам?

— Ты у нас лекарь, Дольф. Ты можешь отличить на вид лошадиную кровь

от человеческой?

— Увы, нет.

— А я тем более ничего не могу про него сказать, пока он на землю

не ступил… Вижу только, что лошади его все хуже. Вот, видишь — ее

вообще вправо повело!

— Или он сам решил с дороги свернуть, — теперь кровь была видна на

сухих стеблях травы справа, и ее было больше, чем на дороге, где,

наверное, ветер уже припорошил пылью мелкие брызги. — Гм, конь это или

всадник, а с таким кровотечением он долго не протянет. Уже не протянул,

точнее. Сколько, по-твоему, этим следам — часов пять?

— Может, и меньше. Давай поедем следом — может, его еще можно

спасти? Ведь это, наверное, один из наших.

На миг я задумался. Для меня, разумеется, йорлингисты были ничуть

не более "нашими", чем лангедаргцы, и смерть кого-то из них сама по себе

едва ли могла меня расстроить. Однако резон в предложении Эвелины был.

Если этот человек еще жив — с него можно получить плату за медицинскую

помощь. Если мертв — разжиться чем-нибудь из его припасов. Если,

конечно, его еще не успели обобрать. Возможен, правда, и такой вариант,

что мы найдем лишь мертвую лошадь. Что ж — если она пала недавно, то ее

мясо вполне съедобно, хоть такое блюдо и не в обычаях Империи.

Главное, однако — это не разделить участь того, кто оставил следы.

Ведь придется сворачивать в эту травяную гущу, местами достигающую чуть

ли не трех ярдов в высоту. Там может скрываться все, что угодно. Но от

места, где нас пытались остановить мальчишки, мы уже отъехали больше чем

на милю. Если там и впрямь была засада — она не могла столь же

стремительно переместиться сюда, а две разных банды на таком близком

расстоянии промышлять не могут…

Я решился и натянул поводья, разворачивая Верного туда, где косо

уходил в траву кровавый след. "Заряди арбалет и держи наготове", — велел

я моей спутнице прежде, чем мы углубились в шуршащие заросли.

Двойной след — судя по всему, тот, кто истекал кровью, получил раны

и слева, и справа — постепенно отклонялся от дороги, затем начал

петлять: не то конь совсем изнемог, не то всадник уже плохо понимал,

куда правит. Я понял, что мы вот-вот увидим развязку. И действительно,

не прошло и минуты, как Верный остановился, едва не наступив на

лошадиный круп.

На примятой траве лежала на правом боку явно породистая белая

кобыла. Сейчас, впрочем, казалось, что она не белой, а небывалой

бело-красной масти: несчастному животному нанесли полдюжины колотых ран

с одной только левой стороны, а, судя по запекшейся уже крови, натекшей

на траву из-под правого бока, там дело обстояло не лучше. Теперь кровь

больше не текла, и ползавшие по телу мухи подтверждали то, что было и

так очевидно.

Всадник тоже был здесь; это был воин в пластинчатом доспехе и

круглом рыцарском шлеме, с мечом в ножнах, но без щита, наручей и

поножей. Вне поля боя мало кому охота таскать на себе полное вооружение,

особенно в летнюю жару… вот только поле боя теперь везде. Он лежал,

так и не выбравшись из-под придавившей его ногу туши. На его доспехах я

крови не видел, на черных штанах тоже — впрочем, ее там можно было и не

заметить. Я еще раз оглянулся по сторонам и прислушался, а затем

спрыгнул на землю.

Я снял с лежавшего шлем, увидев молодое лицо и слипшиеся от пота

волосы, и пощупал пульс на шее. Пальцы ощутили частое, но совсем слабое

биение. В сочетании с восковой бледностью (пятна сажи резко выделялись

на изжелта-белой коже) и синюшными губами диагноз не вызывал сомнения -

обширная кровопотеря. Так, куда он ранен? Доспехи вроде целы… Я

внимательно осмотрел левую ногу, теперь уже обнаружив на штанине пятна

крови. Его или лошадиная? Очевидно, и та, и та. Две колотых и одна

резаная рана, но неопасные, кровотечение уже прекратилось — наверняка

дело не только в них. Хорошо бы узнать у него самого, прежде, чем тащить

его из-под лошади. Я быстро пошарил в его седельной сумке, нашел флягу,

поболтал возле уха — хорошо, вода есть, не придется расходовать нашу,

вытащил пробку, смочил ему лоб и виски, похлопал по щекам. Он слабо

застонал, но в себя не приходил. Ладно, придется использовать

нюхательную соль…

Это сработало. Веки дрогнули, затем приподнялись. Раненый с трудом

сфокусировал на мне мутный взгляд.

— Х-холодно… — выдохнул он, хотя солнце припекало вовсю. -

Пить…

— Сначала скажите, куда вы ранены — если это внутреннее

кровотечение, питье может быть опасно.

— Ноги… особенно правая. Я пытался зажать… потом… не помню…

Я приложил горлышко фляги к его вялому рту. Он сделал несколько

шумных глотков; острый кадык дергался на выскобленной бритвой шее. Затем

его глаза вдруг широко открылись, словно вслед за сознанием проснулось

изумление.

— Это были дети, сударь! Вы понимаете? Дети…

— Я видел. Засада на дороге. А взрослых в банде много?

— Вы не поняли… там только дети. Самому старшему лет

тринадцать… Я остановился, чтобы развязать кошель и бросить им

монету… и тогда они набросились из травы все разом… стали бить

ножами меня и Клаудию…

— Клаудию? — я нагнулся, пытаясь определить состояние зажатой

седлом ноги.

— Моя кобыла… Мы еле вырвались. Если бы не доспехи… Главное,

ведь я хотел дать им денег…

— Им нужна была не одна монета, а все, что у вас есть. Вы убили

кого-нибудь из них?

— Это же дети… рыцарь не воюет с крестьянскими детьми…

— Зато дети воюют с рыцарями, и, как видим, достаточно успешно, — я

удивлялся, откуда берутся такие наивные на двадцать первом году войны.

Наверное, книжный мальчик, выросший в безопасном замке на старинных

легендах и балладах менестрелей… — Чем больше из них вы бы зарубили,

тем меньшую опасность они бы представляли для следующих путников. А

теперь из-за вашего благородства в ту же ловушку… здесь больно?

— Нет…

— А здесь?

— Я вообще ничего не чувствую. Разве вы ко мне прикасаетесь?