Жак Казот - Влюбленный дьявол

Мы сидели на двух охапках соломы в противоположных углах риги. Между тем гроза, сначала слышавшаяся издалека, приближалась с ужасающим грохотом. Небо казалось полыхающим костром, который ветер раздувал во все стороны. Вокруг нас гремели раскаты грома, и эхо ближних гор повторяло их. Они не следовали друг за другом, а, казалось, сталкивались со страшной силой. Ветер, град, дождь наперебой стремились усилить зловещую картину, поразившую наши взоры. Сверкнула молния, и, казалось, наше убежище вспыхнуло от пламени. За нею последовал ужасающий удар грома. Бьондетта, зажмурив глаза и заткнув руками уши, бросилась в мои объятия.

- О, Альвар, я погибла...

Я попробовал успокоить её. "Положи руку на моё сердце",- сказала она и, взяв мою руку, прижала её к своей груди. И хотя она по ошибке прижала её не к тому месту, где биение чувствовалось яснее всего, я услышал, что сердце её билось с необычайной частотой. При каждой вспышке молнии она изо всех сил прижималась ко мне. Вдруг раздался такой страшный удар, какого мы до сих пор не слышали. Бьондетта вырвалась из моих объятий и отскочила в сторону, так что если бы гром поразил нас, он сначала ударил бы в меня.

Такие проявления страха показались мне странными, я начал опасаться не последствий грозы, а её замыслов, направленных на то, чтобы сломить моё сопротивление. Я был несказанно возмущён, но тем не менее поднялся с места и сказал ей:

- Бьондетта, ты сама не знаешь, что делаешь. Успокойся, весь этот грохот ничем не угрожает ни тебе, ни мне.

Моё спокойствие, по-видимому, удивило её; но она сумела скрыть от меня свои мысли, продолжая притворяться испуганной. К счастью, после этой последней вспышки небо очистилось и вскоре яркий свет луны возвестил, что нам нечего более опасаться разъярённых стихий.

Бьондетта оставалась на прежнем месте. Я молча сел рядом с ней. Она притворилась спящей, а я предался размышлениям о неизбежных роковых последствиях моей страсти - самым печальным за всё время моих необыкновенных приключений. Вот краткий смысл этих размышлений: моя любовница прелестна, но я хочу сделать её своей женой.

Утро застало меня погружённым в эти раздумья, я встал, чтобы посмотреть, сможем ли мы продолжать свой путь. В данный момент это оказалось невозможным. Погонщик, правивший моей каретой, сказал, что его мулы совершенно вышли из строя. Бьондетта подошла ко мне в ту минуту, когда я находился в полном замешательстве. Я уже начинал терять терпение, когда у ворот фермы показался какой-то человек с мрачным лицом, но могучим телосложением, гнавший перед собой двух вполне приличных на вид мулов. Я попросил довезти нас до дому, дорога была ему знакома, и мы договорились о цене.

Только я собирался сесть в карету, как на глаза мне попалась крестьянка, пересекавшая дорогу в сопровождении лакея. Она показалась мне знакомой, я подошёл поближе и присмотрелся. Это была Берта, честная поселянка из нашей деревни, сестра моей кормилицы. Я окликнул её, она остановилась и, в свою очередь, посмотрела на меня, но с горестным изумлением.

- Как, это вы, сеньор Альвар? - сказала она.- Зачем вы явились сюда в эти места, где вам грозит верная гибель и куда вы принесли столько горя?

- Я? Но, моя милая Берта, что же я такого сделал?

- Ах, сеньор Альвар, неужели совесть не мучит вас за то плачевное состояние, в котором оказалась ваша достойная матушка, наша добрая госпожа? Она находится при смерти...

- При смерти! - воскликнул я.

- Да,- продолжала она,- это последствия тех огорчений, которые вы ей причинили; в эту минуту, когда я говорю с вами, её, наверное, уже нет в живых. Она получила письма из Неаполя, из Венеции, ей сообщили о вас такие вещи, от которых кровь стынет в жилах. Наш добрый господин, ваш брат, вне себя. Он говорит, что добьётся повсюду приказа о вашем аресте, донесёт на вас, сам выдаст вас правосудию...

- Идите, Берта, если вы возвращаетесь в Маравильяс и попадёте туда раньше меня, доложите моему брату, что скоро он меня увидит.

Карета была готова, я подал руку Бьондетте, силясь скрыть своё душевное состояние под маской хладнокровия. Она же, напротив, спросила с испуганным видом:

- Как, мы добровольно отдадим себя в руки твоего брата? Мы рискнём возбудить против себя и так уже разгневанную семью, растерявшихся слуг...

- Я не могу бояться своего брата, сударыня; если он предъявляет мне несправедливые обвинения, необходимо рассеять их. Если же я в чём-нибудь действительно виноват, я должен принести извинения. И так как вина моя невольная, я имею право на его сострадание и снисходительность. Если своим беспорядочным образом жизни я свёл в могилу мать, я должен загладить этот позор и оплакать во всеуслышание эту утрату, так, чтобы искренность и громогласность моего раскаяния смыла в глазах Испании постыдное обвинение в недостатке сыновней любви...

- О, Альвар, ты идёшь навстречу моей и своей гибели. Эти письма, сыплющиеся со всех сторон, эти предвзятые суждения, распространяемые с такой быстротой и с таким упорством,- всё это следствия наших приключений и тех преследований, которым я подверглась в Венеции. Предатель Бернадильо, которого ты недостаточно хорошо знаешь, осаждает твоего брата; он заставит его...

- Полно, Бьондетта, чего мне опасаться со стороны Бернадильо и всех негодяев на свете? Мой самый страшный враг - я сам. Никто не принудит моего брата к слепой мести, несправедливости, к поступкам, недостойным разумного и мужественного человека, недостойным дворянина.

За этим довольно запальчивым разговором последовало молчание. Оно могло бы в конце концов стать тягостным для нас обоих, но через несколько минут Бьондетта задремала и немного погодя крепко уснула. Ну как мне было не взглянуть на неё? Не остановить на ней свой взволнованный взор? Её лицо сияло блеском, всей прелестью юности, а сон придал ему вместе с естественным выражением покоя восхитительную свежесть и оживление, поразительную гармоничность всех черт. Очарование вновь овладело мной, отодвинув в сторону всё моё недоверие, все мои заботы; единственное, что осталось,- это страх, как бы прелестная головка, завладевшая всеми моими помыслами, не испытала каких-нибудь неудобств от тряски и толчков, когда карета вздрагивала на ухабах. Я был озабочен только одним - поддерживать и охранять её. Но один толчок был настолько сильным, что я не сумел оградить её. Бьондетта вскрикнула, карета опрокинулась. Оказалось, что сломана ось; к счастью, мулы остановились. Я выкарабкался наружу и в тревоге бросился к Бьондетте. Она лишь слегка ушибла локоть, и вскоре мы уже стояли на ногах в открытом поле под палящими лучами полуденного солнца, в пяти лье от замка моей матери, не имея никаких средств добраться туда. Ибо, куда ни глянь, вокруг нас не было заметно никакого жилья.