Константин Кедров - Винтовая лестница

Но, преклонив колена в предощущенье плена, иголку в стоге сена мне не найти.

Только не подумайте, что путь сквозь игольное ушко в мироздание и возвращение обратно в поисках той же иголки в стоге сена прочерчен Ждановым вед каким-то влиянием статей о метакоде и разговоров о Метаметафоре. Это стихотворение написано до встречи со мной. Метакод и Метаметафора не выдумка теоретика, а живая реальность сегодняшней поэзии.

Так облекла литая скорлупа его бессмертный выдох, что казалось внутри него уже не начиналась и не кончалась звездная толпа.

Жданов - поэт трагичный. Он словно прошел вместе с карамазовским грешником биллионы лет по вселенной, изведал всю её пустоту.

Иуда плачет - быть беде!

Опережая скорбь Христа,

Он тянется к своей звезде

И чувствует: она пуста.

Метаметафора, конечно, несводима к современной и сказочной космологии. Хотя в космосе пройдены далеко не все ступени небесной лестницы, но даже небольшой отрезок пути преобразил изнутри поэзию.

Какой-то метафизический озноб проходит по сердцу, когда читаешь такие строки:

Потомок гидравлической Арахиы, персидской дратвой он сшивает стены, бросает шахматную доску на пол.

Собачий воздух лает в погребенье.

От внешней крови обмирает вопль.

(И. Жданов)

"Внешняя кровь" - это выворачивание, обретение новых "расслоенных пространств" в привычном "зеркальном кубе" нашего мира.

Один знакомый математик сказал мне однажды:

- Когда я читаю нынешнюю печатную поэзию, всегда преследует мысль, до чего же примитивны эти стихи по сравнению с теорией относительности, а вот о вашей поэзии я этого сказать не могу.

Под словом "ваша" он подразумевал поэтов Метаметафоры. Само слово "Метаметафора" возникло в моем сознании после термина "метакод". Я видел тонкую лунную нить между двумя понятиями.

Дальше пошли истолкования.

- Метаметафора - это метафора в квадрате?

- Нет, приставка "мета" означает "после".

- Значит, после обычной метафоры, вслед за ней возникает Метаметафора?

- Совсем не то. Есть физика и есть метафизика - область потустороннего, запредельного, метаметафорического.

- Метагалактика - это все галактики, метавселенная - это все вселенные, значит, Метаметафора - это вселенское зрение.

- Метаметафора - это поэтическое отражение вселенского метакода...

Все это верно. Однако термин есть термин, пусть себе живет. Мы-то знаем, что и символисты не символисты, и декаденты не декаденты. "Импрессионизм" - хорошее слово, но что общего между Ренуаром и Клодом Моне. Слова нужны, чтобы обозначить новое. Только обозначить, и все. Дальше, как правило, следует поток обвинений со стороны рассерженных обывателей. Символизм, декадентство, импрессионизм, дадаизм, футуризм - это слова-ругательства для подавляющего большинства современников.

Приходит время, и вот уже, простираясь ниц перед символизмом или акмеизмом, новые критики употребляют слово "Метаметафора" как обвинение в причастности к тайному заговору разрушителей языка и культуры.

Наполеон III с прямолинейной солдатской простотой огрел хлыстом картину импрессиониста Мане "Завтрак на траве". Достойный поступок императора, у которого министром иностранных дел был Дантес - убийца Пушкина.

Нынешние "дантесы" и "наполеоны малые" (термин В. Гюго) предпочитают выстрел из-за угла... Движение в пространстве Н. Лобачевского остановить уже невозможно.

Все злее мы гнали, пока из прошлого

Такая картина нас нагнала:

Клином в зенит уходили лошади, для поцелуя вытягивая тела.

(А. Парщиков)

В январе 1984 года я напечатал в журнале "Литературная учеба" послесловие к поэме Алексея Парщикова "Новогодние строчки". Это была первая и единственная публикация о Метаметафоре. Для человека неподготовленного поэма могла показаться нарочито разбросанной, фрагментарной. На самом деле при всех своих недостатках (есть в поэме избыточная рациональность и перегруженность деталями) это произведение по-своему цельное. Ее единство в метаметафорическом зрении. Вот почему эта поэма послужила поводом для разговора о Метаметафоре.

""Новогодние строчки" А. Парщикова - это мешок игрушек, высыпающихся и заполняющих собой всю вселенную. Игрушки сотворены людьми, но в то же время они сами как люди. Мир игрушечный - это мир настоящий, ведь играют дети будущее настоящего мира. В конечном итоге груды игрушек - это море, это песок, это сама вселенная. Приходи, человек, твори, созидай, играй, как ребенок, и радуйся сотворенному миру!

Таков общий контур поэмы. Итак, "снегурочка и петух на цепочке" обходят "за малую плату" новогодние дома. Они идут "по ободку разомкнутого циферблата", потому что стрелки на двенадцати, на Новом годе, уходящем В горловину времени.

Читатель может посочувствовать Деду Морозу, которому "щеки грызет борода на клею". Это поэт. Ему рады. "Шампанское шелестит тополиной мерцающей благодатью". И - водопад игрушек из мешка.

Часть вторая - игрушки ожили. Здесь взор поэта, его геометрическое

зрение, обладающее способностью видеть мир в нескольких измерениях: "Заводная ворона, разинув клюв, таким треугольником ловит сферу земную, но сфера удваивается, и - ворона летит врассыпную".

Геометр, может, выразит это в математической формуле, но тогда не будет взора поэта. Здесь ситуация как в эпоху Возрождения. Трехмерную перспективу открыли посредственные художники, но только Леонардо, Микеланджело и Рафаэль заполнили её живописью.

"Мир делится на человека, а умножается на все остальное" - вот ключ к поэме. Как ни разлагай мир скальпелем рассудка, познание невозможно без человека, а человек тот первоатом, который "умножаем" на все. Об этом Часть третья,

Вот тут-то и пошли причудливые изменения: животные, напоминающие "Зверинец" Велимира Хлебникова. У Хлебникова в зверях погибают неслыханные возможности. Звери - тайнопись мира. У Парщикова эта тайнопись по-детски мила: "Кошка - живое стекло, закопченное адом; дельфин - долька моря". Обратите внимание - мир не делится. Животное - это долька моря. Такая монолитность мира при всем его сказочном многообразии и многовидении для Парщикова весьма характерна. Геометр знает, как точку преобразовать в линию, линию в плоскость, плоскость в объем... Парщиков видит, как дельфин становится морем, а море - дельфином. Море - мешок, дельфин - игрушка, таких игрушек бесконечное множество, но все они в едином звездном мешке, и вселенная в них. Вот почему "собака, верблюд и курица - все святые". Уничтожьте дельфина, погибнет море.

Следующая часть IV, основная. Кроме геометрии, есть Нарцисс, путающий нож и зеркало, режущий зеркалом рыбу. Этот Нарцисс, несомненно, поэт. Я мог бы объяснить, что в нож можно глядеться, как в зеркало, а зеркалом резать; что в конечном итоге зеркало - это срез зрения, в плоскость отражения можно сузить до лезвия ножа, И тогда мир предстанет таким, как видит его Парщиков в поэме, но мне здесь интересно совсем другое: что творится в душе у этого человека? О чем он хочет нам рассказать?