Роберт Хайнлайн - Имею скафандр, готов путешествовать

«А ты дыши не так глубоко, старик. Мы справимся».

— Сейчас я дышу где-то на уровне носков.

«Так дыши на уровне рубашки».

— Вроде бы там корабль пролетел?

«Откуда мне знать? Глаза-то у тебя».

— Не умничай. Мне не до шуток.

Я сидел, держа Чибис на коленях, а Оскар действительно вопил — и Мамми тоже.

«Вставай, толстая обезьяна! Вставай и пытайся ».

«Вставай, Кип, милый! Осталось всего чуть-чуть».

— Просто хочу отдышаться.

«Хорошо, а теперь вызывай станцию Томбо».

Я сказал:

— Чибис, вызывай Томбо.

Она молчала. От испуга я очухался.

«Станция Томбо, прием! Прием! — я поднялся на колени, встал на ноги. — Станция Томбо, слышите меня? Помогите! Помогите!»

Мне ответили: «Вас слышу!»

«Помогите! May-day! {29} 29 May-day — радиотелефонный международный сигнал бедствия, его полагается повторять трижды и завершать словом ici (здесь). Иногда этот сигнал буквально переводят с английского как «майский день», иногда возводят к фанцузскому m'aidez (помогите), тем не менее сигнал был выбран ради фонетического удобства. Умирает девочка! Помогите!»

Вдруг у меня прямо перед глазами очутились огромные блестящие купола, высокие башни, радиотелескопы, гигантская камера Шмидта. Я запинаясь, шагнул вперед.

May-day!

Открылся огромный люк, из него выбрался вездеход. Голос в наушниках сказал: «Мы идем. Оставайтесь на месте. Конец связи».

Вездеход остановился около меня. Из него выбрался человек, подошел и прижался шлемом. Я выдохнул:

— Помогите мне втащить ее внутрь!

В ответ я услышал:

— Ты причинил мне неудобства, браток. Не люблю тех, кто причиняет мне неудобства.

Вслед за ним из вездехода выбрался другой, побольше и потолще. Тот, что был поменьше, поднял какую-то штуку, похожую на фотоаппарат, и направил ее на меня. Это последнее, что я помню.

Не знаю, везли ли они нас обратно на вездеходе или сколопендер выслал корабль. Я очнулся от пощечин, и понял, что лежу на полу. Охаживал меня Тощий — тот, кого Жирный называл Тимом. Я дернулся дать сдачи, но не смог и шевельнуться — на мне было что-то вроде смирительной рубашки, которая спеленывала меня плотно, как мумию. Я взвизгнул.

Тощий схватил меня за волосы, вздернул голову и попытался засунуть мне в рот большую таблетку.

Я попытался его укусить.

Он врезал мне еще сильнее и вновь попробовал запихнуть мне таблетку. Все с той же подлой рожей.

Я услышал:

— Да ешь, малец.

Я скосил глаза. Там стоял Жирный.

— Съешь, — повторил он, — тебе дней пять маяться.

Я съел таблетку. Не потому, что послушался, а потому, что одной рукой мне зажали нос, а другой протолкнули таблетку в рот, когда я наконец его раскрыл. Жирняга поднес чашку воды, чтобы запить; тут я не сопротивлялся, пить хотелось.

Тощий вогнал мне в плечо лошадиный шприц. Я высказал ему все, что о нем думаю; я так редко выражаюсь. Тощий, словно глухой, пропустил мои слова мимо ушей; толстяк хихикнул. Я перекатил взгляд на него.

— Ты тоже, — простонал я слабо, — продажная тварь.

Жирный неодобрительно крякнул.

— Радуйся, что мы вам жизнь спасли, — он добавил: — Только я тут ни при чем — по мне, так ты просто жалкий неудачник. Но ему ты нужен живым.

— Заткнись, — сказал Тощий. — Зафиксируй его.

— Да пусть хоть шею свернет. Самим бы пристегнуться. Он ждать не будет.

Тощий взглянул на часы:

— Четыре минуты.

Жирный торопливо закрепил мне голову ремнем, потом они оба поспешно что-то проглотили и вкололи. Я, как мог, внимательно наблюдал.

Я вновь попал на корабль. Тот же светящийся потолок, те же стены. Они приволокли меня в свой кубрик. Их койки стояли по бокам, я был привязан к мягкой кушетке посередине.

Они торопливо забрались в какие-то тугие коконы, похожие на спальные мешки, и принялись застегивать молнии. И головы свои пристегнули.

Мне это было неинтересно.

— Эй! Что вы сделали с Чибис?

Жирный захихикал.

— Слышишь, Тим? Ай да парень.

— Заткнись.

— Ты… — я хотел обложить Жирнягу со всех сторон, но уже путались мысли, каменел язык.

Я ведь хотел еще спросить о Мамми…

Тело онемело. Навалилась страшная тяжесть, кушетка превратилась в камень.

Бесконечно долго я висел в полусне. Сначала меня раздавило; потом накатила боль, от которой хотелось вопить. И не было сил.

Но ушла боль, ушли все ощущения. Исчезло собственное тело, я развоплотился. Мне грезился какой-то абсурд, какой-то комикс, в котором я застрял. Тот самый комикс, склоняемый на всех собраниях Учительско-Родительской ассоциации — и его злобные персонажи всячески глумились надо мной.

Кушетка сделала кульбит, а ко мне вернулось тело вместе с головокружением. Через несколько веков до меня дошло, что мы проделали диаметральную трансфигурацию вектора гравитации. В минуты прояснений осознавалось, что мы летим, очень быстро, с чудовищным ускорением. Полпути позади, и главное — сложить две бесконечности. Получалось — восемьдесят пять центов плюс налог с продаж; на кассе болталось «ушла на базу», и я начинал все сначала…

Жирный отстегнул ремень с моей головы. Ремень прирос и отошел с куском кожи.

— Проснись, братан! Время не ждет.

Я лишь закряхтел. Тощий развязывал меня. Ноги не слушались и страшно болели.

— Вставай!

Я попробовал встать и не смог. Тощий взял мою ногу и стал ее растирать. Я завопил.

— Дай-ка сюда. Я был тренером.

Жирный знал, что делает. Я вскрикнул, когда его большие пальцы впились мне в щиколотки, и он тут же остановился.

— Беспокоит?

Я не смог даже что-то выговорить.

Он все разминал меня и приговаривал почти весело:

— Пять дней при восьми g — это не прогулочка… Ничего, восстановишься. Тим, давай шприц…

Тощий вогнал мне иглу в левое бедро. Укола я почти не почувствовал.

Жирный рывком усадил меня и протянул чашку. Я подумал, что это вода, но это оказалось что-то другое, и я поперхнулся. Жирный подождал, потом снова протянул мне чашку.

— Теперь пей. — Я выпил. — Ладно, вставай. Каникулы закончились.

Пол ходил ходуном, и я схватился за Жирного, пережидая головокружение.

— Где мы? — прохрипел я.

Жирный ухмыльнулся, как будто готовился отмочить невероятно смешную шутку:

— Ха! На Плутоне, конечно. Знатное местечко. Прямо курорт.

— Заткнись. Пусть пошевеливается.

— Встряхнись, малыш. Не заставляй Его ждать.

Плутон! Не может быть; никто не забирался так далеко. Да что там, никто еще не пытался добраться даже до спутников Юпитера. А Плутон настолько дальше, что…

Мозги совершенно не работали. Последняя передряга настолько вышибла меня из колеи, что я уже отказывался верить тому, что испытал на собственной шкуре.

Но Плутон!

Удивляться времени не дали; мы полезли в скафандры. Я и не помышлял, что Оскара тоже прихватили, и так обрадовался, что обо всем забыл. С ним не церемонились, просто свалили на пол. Я наклонился над ним (отзывалось болью каждое движение) и осмотрел. Кажется, целехонек.