Владимир Печенкин - Поиск-82: Приключения. Фантастика

— А что, пользоваться благами социализма должны только вы? — возразил придавленный черной липкой массой Кулагин.

— Пусть пользуются, всем благ хватит, — зашептал Крошкин, вертясь на белом винтовом табурете и прислушиваясь одним ухом к беседе, которую вели, хихикая, женщины за перегородкой из простыни — изоляция довольно условная. — Я хочу только сказать, что есть категория людей, которые богом или природой, как хотите, предназначены для такого, знаете ли, простого существования. Им эти курорты только во вред, честное слово. Воображение на курорте расцветает, а потом опять надо сено косить или коров пасти — вот и пьют и распускаются. Нельзя развращать народ. Я вам говорю это, конечно, как умному человеку, а не для газеты. Для газеты знаю, что надо говорить... Что же касается социализма, то неглупому человеку социализм открывает такие перспективы, какие ни одному капиталисту не приснятся. Во-первых, у нас всегда, слава богу, есть дефицит, иными словами, окошко для личной инициативы. Во-вторых, уйма контролирующих организаций: всякие ОТК, народные контроли — и еще черт те что! Это ж то, что надо! Я ни за что не отвечаю, я ничего не натворил — это они недоглядели. Да, да, не ворочайтесь! Я справился со своим делом — мне слава и почет. Не справился — не учили, не помогали, не контролировали... И потом — коллектив! Все вместе: и доход и. последствия. Конечно, каждый старается: доход — мне, последствия — другим. Вы когда-нибудь слышали о «деле веников»?

Кулагин, насколько ему позволял уложенный вдоль спины слой грязи, мотнул головой и пробормотал что-то нечленораздельное.

— Ай-яй-яй! — изумился Крошкин, который так увлекся, что даже перестал вертеться на табурете. — Хотя откуда вам, не юристу, знать. Сейчас расскажу. Все в жизни может пригодиться... — И продолжал уже во весь голос, восхищенно: — Несколько лет назад работал я техноруком в артели, которая делала веники. Обыкновенные веники из сорго — есть такой злак, — которыми пол подметают. Как полагается: директор, бухгалтерия из трех толстых женщин, десяток рабочих и я — технорук. Контора — не блеск, девяносто рэ в месяц, иногда, при хорошей погоде, вшивая премия. И никаких дополнительных доходов. Проходит год, а на мне все те же серые в черную полоску брюки и ноль надежд на новые. Думаю я, думаю и, наконец, решаю, что в артели все-таки есть золотое дно. Разумеется, для умного человека. Но еще в техникуме нас учили: время одиночек прошло. Даже книжка есть такая «Один в поле не воин». Иду к директору — категорически возражает; более того, позволил себе глупые намеки в мой адрес. Жду неделю — ничего, никаких выводов. Ага! Тогда решаюсь рискнуть: азарт же во мне кипит — ах ты мамочка моя! — и иду к директору второй раз. Убедил! «Делайте, — говорит, — если это на пользу плана, но только чтоб никаких шахер-махеров, и вообще меня это не касается».

Ну, думаю, касается или не касается — это мы еще посмотрим. Но, разумеется, заверил, что все будет честь по чести. И закрутил дело! Пошли наши веники по всему Союзу: в Архангельск, Хабаровск, Свердловск — всюду их с руками отрывали, потому что при любом климате пол, извините, надо подметать. Перевыполнение плана ежемесячно! Премии, само собой. И, кроме того, между нами, оседало в карманы столько дензнаков, что в зарплату я только расписывался за эти жалкие девяносто рэ. Где деньги, там настоящая жизнь, а парень я, заметьте, был молодой, горячий. Естественно — авто, женщины, подарки. И директор мой вошел во вкус, тоже, знаете ли, старый прыгун, ударился в пляс. Новая квартира, мебель, всякие там магнитофоны, холодильники, телевизоры — этого показалось ему мало. Он, видите ли, так возомнил о себе, что завел даму сердца на полном пансионе, как в лучшие, знакомые по книжкам времена. Ну, была бы умная женщина, жила бы тихо, скромно, изредка позволяла себе удовольствия. Пусть даже не изредка — это ее дело; главное, чтобы тебе не завидовали. Нет, женщина — она не может без шику!.. Короче, эта мадам выпендривалась, выдрючивалась, выставляла перед всеми дареные побрякушки, как могла. Этого общественность не выдержала. Кто-то вякнул, кто-то звякнул, закинули удочку, потянули — и вот, здравствуйте, первая ревизия. А мы улыбаемся, у нас полный ажур! Вторая ревизия — тот же фокус. Третья... Все в порядке, все техусловия соблюдены. Вызвали директора куда надо... то есть куда не надо. Он похлопал глазами: ничего не знаю, ничего не понимаю, все это наветы врагов-завистников. Вызвали еще раз, еще... И, представьте себе, этот старый петух не выдержал, раскололся. В нем, который последнее время хапал сотнями без зазрения совести, так что даже пришлось сократить долю остальных пайщиков фирмы, в нем, видите ли, проснулись остатки коммунистической морали — этот идиот выдал наш секрет.

Кулагин поднялся с топчана и принялся ладонью счищать с себя грязь, прежде чем идти под душ.

— Все-таки не понимаю, — сказал он, надевая резиновые шлепанцы. — Что можно украсть из веника? Стебли да проволока — больше ничего.

Крошкина термин «украсть» ничуть не обидел, даже как будто обрадовал.

— Вот именно, красть нечего, — хихикал он, семеня рядом с Кулагиным. — Вот именно... А нашли, вернее, я нашел. Секрет был прост, как... веник. Дело в том, что для изготовления этого подметального инструмента используют только верхушки сорго, а большая часть стебля идет в отход и сжигается. Согласно ГОСТу веник должен иметь определенный вес. Он и имел этот вес — проверьте любое изделие из тысячи. Только ручку делали чуть потолще за счет обычно сжигаемых стеблей, а саму метелку чуть пожиже. Вот и все. Из того же количества сырья — на треть больше продукции. А наладить «левый» сбыт — это было хотя и сложно, но не настолько, как додуматься до идеи с вениками. Есть еще, как говорится, люди с пережитками в сознании. Ну, дальше уже неинтересно... Начались суровые тюремные будни. Спасибо все-таки директору, царство ему небесное, взял вину на себя как на закоперщика. А все же семь лет оттрубить пришлось, с конфискацией, разумеется... Как вам моя история, Андрей Емельянович?

— Потряса-ающая история, — прогудел Кулагин, поворачиваясь под острыми струями-иголками душа и смывая мыльную пену. — Великолепный вы были жулик, Егор Петрович.

— Мочалку вашу не позволите, Андрей Емельянович?

— Нет уж, Егор Петрович, извините, брезгую. Мое есть мое.

Кулагин вышел из душевой. Завернувшись в простыню, устало растянулся на жестком диванчике — после процедуры положено отдохнуть.

— Только вы не подумайте чего-нибудь, — запоздало крикнул Крошкин. — Я теперь скромный бухгалтер.

— Скромность украшает. Старайтесь.

Больше они бедового прошлого Егора Петровича в своих беседах не касались.