Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда

отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного

героя». Воланд — лишь тень существа, которого наш убогий разум

отказывается вообразить. Думается даже, что и эта ступень чуть

возвышается над основанием вселенской пирамиды, уходящей в ту сияющую

Тьму, откуда прозвучало Божественное Слово.

«Сон Черного Короля» — этот космический принцип воспроизводится во

Вселенной сверху донизу. Сон во сне. Единственно Сущий сочиняет историю, воплощаясь в мириадах существ. «Имейте в виду, что Иисус существовал», —

говорит «историк» Воланд. И многозначительно добавляет: «…просто он

существовал, и больше ничего». Ничего, кроме Иисуса?.. Именно так: про

сон управдома сказано, что «воскресший» Куролесов был («Умерев, Куролесов поднялся…»), а остальных не было. Ларчик просто открывался: слово «куролесить» произошло из греческого '"Кирие, элейсон!" — «Господи, помилуй!»

«Я — историк, — подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: —

Сегодня на Патриарших будет интересная история…». Поэт Иван учится

настоящему творению. Рукописи — в огонь! Не нужны также холсты и

краски, глина и мрамор, компьютерные дисплеи, телеэкраны и даже

самоновейшие кабины виртуальной реальности. История делается так: «Тут

Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас…».

«Вообразите» и «представьте себе» — без конца повторяет Булгаков.

Этому искусству «консультант» учит Ивана. «Как же это я не заметил, что он

успел сплести целый рассказ?.. — подумал Бездомный в изумлении, — ведь

вот уже и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все

это мне приснилось?» Магия — искусство обходиться без слов. «Не пишите

больше!» — приказывает Ивану ночной гость. Поэту колют снотворное

(снотворение!), и он прозревает: «Иванушка дремал лежа и перед ним

проходили некоторые видения». Воланд воссоздал в его голове то, что мы

называем «реальностью». Наведенная галлюцинация, попросту говоря —

гипноз…

Православные священники употребляют другое слово — '"прелесть": в

первоначальном смысле — прельщение тем, чего нет. «Казни не было! Не

было! Вот в чем прелесть путешествия вверх по лестнице луны», — читаем

мы в главе «Погребение». Бегемот затевает пустейший спор с Воландом о

прелести бала, а в конце романа мы читаем диалог Коровьева с гражданкой, дежурившей у входа в ресторан: слово «прелесть» — трижды в четырех

строчках! Несколько ранее Коровьев и Бегемот прошли мимо отдела

Торгсииа, — «минуя все эти прелести». Там продавали «штуки материи»

(материальный мир — иллюзия, прелесть!), причем описание и дальнейшая

судьба отдела подозрительно напоминает иллюзорный «дамский магазин» в

Варьете.

Бегемот: «Я буду молчаливой галлюцинацией». «Гораздо спокойнее

было бы считать вас плодом галлюцинации», — говорит мастер Воланду, и

маг любезно соглашается: «если спокойнее то и считайте». Нам

подсказывают, что все события, происходящие в романе — «плод

галлюцинаций» «одинокой белой фигуры», сидящей в каменном кресле и

грезящей наяву. Но Пилат ли это? Или Воланд снова внушает своим героям

«прелестную» картинку — аллегорическую, — которую нам требуется

расшифровать? Не объясняет ли эта одинокая фигура на троне природу

самого Воланда — «прокуратора» человечества, единственно существующего

персонажа романа, которому грезится все остальное? Он говорит, что «ровно

ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле

никогда». И совсем не потому, что евангелисты исказили истину. Просто наш

мир — это «плод галлюцинации».

8. «ИЗВЛЕЧЕНИЕ МАСТЕРА»

Почему мастер пишет «роман о Пилате»? Услышав об этом, Воланд

многозначительно спрашивает: «И вы не могли найти другой темы?» Но сам

он отлично знает: мастер написал о… себе!

Иешуа предлагает прокуратору прогуляться с ним, и такое же

приглашение передает мастеру Азазелло. «И ночью при луне мне нет покоя!»

— жалуются мастер и Пилат. Оба — полиглоты, больные, подозрительные, трудно сходящиеся с людьми. Они боятся темноты и пьют вино, когда

становится невыносимо страшно. А вот какое неприметное событие

случилось в тот момент, когда Пилат собирался освободить Иешуа: «В это

время в колоннаду стремительно влетела ласточка, сделала под золотым

потолком круг, снизилась, чуть задела острым крылом лицо медной статуи в

нише и скрылась за капителью колонны. Быть может, ей пришла мысль вить

там гнездо».

Алхимическая символика: преобразование человеческой «меди» в

божественное «золото». Эту догадку подтверждают золотые идолы на крыше

дворца — «медный» низ и «золотой» верх, — а также Воланд, сидящий на

крыше дома Пашкова.

«— Ты знаешь, — говорила Маргарита, — как раз когда ты заснул вчера

ночью, я читала про тьму, которая пришла со Средиземного моря… и эти

идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне все время не дают покоя…».

Освобождение — вот что подсказывает ласточка, влетевшая в

колоннаду. Эта птица дважды упомянута в Библии и названа словом «дрор»

— «свобода». Пилату обещали свободу, но он не понял знака богов:

«…показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил, а может

быть, чего-то не дослушал». «Пришло бессмертие», — тоскливо думает Пидат

перед объявлением приговора. Чье? Но он ничего не помнит. Его истинное

"Я", переходящее из жизни в жизнь, забыло себя. Пилат — перигей

погружения души: дно Вселенной, планета Земля, телесная оболочка

прокуратора, тяжелая, как водолазный скафандр.

Булгаков даст точные приметы его «придонного» состояния: «Поплыла

вместо этого всего какая-то багровая гуща, в ней закачались водоросли».

Странный арестант по имени Иешуа — «водолаз-спасатель». Он пытается

напомнить прокуратору о свободе, которая его ждет, — но лишь в конце

долгого и мучительного пути. Мы оставляем его спящим, он видит длинную

череду снов, и в предпоследнем из них прокуратор становится… профессором

Иваном Николаевичем Поныревым!

Будьте предельно внимательны, читатель: именно здесь скрыта разгадка

многих неувязок, смущающих комментаторов «Мастера и Маргариты». Секрет

в том, что все события, описанные в романе, — московские и ершалаимские

— снятся двум персонажам из эпилога — душевнобольному профессору и его

безымянной жене. Конец становится началом: о том, что снится профессору в

эпилоге, мы читаем в первой главе. Сначала спящий видит себя поэтом

Иваном Бездомным, который встречается с иностранным профессором и

словно воочию наблюдает допрос Иешуа. Сон во сне. Поныреву снится