Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда

символический гриб? К тому же корона изготовлена из черного металла, а

редкие листья и короткие штырьки, упирающиеся в голову, напоминают

терновый венец Иисуса. Три алых рубина — «капли крови»?

Черное и красное — цвета Воланда и казанского дракона. Вряд ли это

простое совпадение: на «лбу» ефремовского венца — три узких листика

большего размера, наподобие «адидасовских», и такое же украшение — на

короне дракона. Похожая корона появляется и в последней главе

«Туманности…»: «Веда очертила пальцем в воздухе контур широкого кольца

с крупными зубцами в виде трилистника». Веда — историк, она разыскивает

древние тайники. На происхождение казанского тайника намекает

«александрийский

след»:

черный

венец

принадлежал

Александру

Македонскому — основателю Александрии.

И совсем в другом свете видятся некоторые подробности, которые мы

упустили при первом прочтении «Лезвия…». Особенно интересна история

человека,

отравившегося

ядовитыми

грибами:

у

него

начались

«галлюцинации» — просмотр наследственной памяти — и он обратился к

Гирину. Профессор и пациент продолжили эти загадочные сеансы, но уже на

«научной» основе: «Теперь возможность что-нибудь увидеть зависит только

от снадобий — желтоватого порошка в приземистой склянке, синеватой

жидкости в длинных запаянных ампулах. Вытяжки из кактуса, экстракта

грибов и кто его знает еще каких лекарств, куда более волшебных, чем

колдовские зелья».

В романе подозрительно много рассуждений о механизме «памяти рода»

и о роли заднего отдела больших полушарий головного мозга. Пациент —

сибирский охотник Селезнев — видит древний мир глазами своего

предка-охотника. Или это память о прошлых воплощениях?.. А что увидел бы

сам профессор Иван Гирин — главный герой романа, обладающий мощным

экстрасенсорным даром? Иван Ефремов, по собственному признанию, списал

профессора с себя.

Отчество героя — Родионович. Не потому ли булгаковский Иван

Бездомный в первых вариантах именовался Безродным? «Безродный» Иван

(«Иван, не помнящий родства») пишет поэму об Иисусе, встречается с

Воландом и становится профессором: «Ивану Николаевичу все известно, он

все знает и понимает». У зеленоглазого грибоедовца Ивана начались

видения, причем видит он всегда одно и то же — распятие.

Мы уже упоминали про страшный крест, парализовавший героиню

«Туманности Андромеды»: она упала, «раскинув руки». В «Лезвии бритвы»

один малозначительный персонаж поет романс — про «мачты затонувших

кораблей» и про то, что он умрет, «раскинув руки на темном дне твоих

зеленых глаз». Мало того: история с «короной памяти», найденной в

затонувшем паруснике, выстроена точно по сюжету романса!

Но при чем тут «память рода»?

12. «…И ОСОЗНАЕТ ПРИСУТСТВИЕ ФЕЙ»

Грибная тема озадачила нас самих — главным образом, из-за аналогии с

наркотическими веществами, к которым мы относимся резко отрицательно.

Но природная магия издавна использует неизвестные науке свойства

животного, растительного и минерального царств — совершенно так же, как

человек пользуется лошадью, почтовым голубем или чечевицеобразно

обточенным куском стекла. Средство передвижения. Таинственный гриб, на

который дружно намекают ученики «Атона» — возможно, это своего рода

«линза», усилитель особого зрения, дарующий способность видеть

невидимое, — «…когда человек, вернее, его нематериальная сущность, не

осознавая окружающего и будучи погружена в сои, перемещается в

действительном мире или в Волшебной стране и осознает присутствие фей».

Не открывается ли при этом объемность времени?

В «Красных самолетах» Чутко приводит интересное рассуждение

Бартини:

«Представьте себе, что вы сидите в кино, где на плоском экране перед

вами плоские тени изображают чью-то жизнь. И фильм вы смотрите хороший, стало быть, забываете, что это всего лишь плоские тени на плоском экране; вам начинает казаться, что это настоящая жизнь, целый настоящий мир. А

теперь представьте себе, что в зал входит, знаете, очень красивая женщина

— фея: она дотрагивается волшебной палочкой до экрана, и мир на нем

вдруг оживает: тени людей вдруг увидели себя и все свое плоское

окружение! Но, оставаясь на экране, они видят это, как муха видит картину, по которой ползет: сперва, допустим, нос, потом щеку, ухо… И для них это в

порядке вещей. Другого мира они не видят, не знают и даже не

задумываются, что он может существовать. Но вы-то, сидящий в зале, вы

знаете, что мир — другой! Что он не плоский, а объемный, что в нем не два

измерения — ширина и высота, а три: еще и глубина. Только почему, собственно, вы знаете, что мир именно такой — трехмерный? Это для вас

очевидно? Другое — абсурд? А для „экранных людей“, которые вас не видят, потому что вы не в их плоскости, и не подозревают о вашем присутствии за

пределами их мира, для них глубина — абсурд. Так что очевидность —

далеко еще не доказательство».

Неисчислимы варианты «Волшебной страны». Но пройти туда с полной

выкладкой невозможно — тело «путешественника» остается на Земле. «Мое

тело слишком тяжелое, — объяснял Маленький принц. — Мне его не унести.»

Эту мысль подтверждает Джианбеттиста делла Порта ( 1536-1615 ): во

втором томе «Натуральной магии» он рассказывает о своих опытах над

волшебными мазями, с помощью которых человек впадает в глубокий сон и

переживает чудесные приключения.

Чешский историк оккультизма профессор Тухолка пишет: «В

большинстве случаев видения и сцены шабаша объясняются воображением

колдуний и колдунов. Для отправления на шабаш они мазали свое тело

особыми мазями, содержащими в себе травы, которые, усыпляя, в то же

время возбуждают воображение и чувственность. Затем они засыпали и во

сне видели созданные ими и другими сумеречные мизансцены».

Но кэрролловская Алиса не только кушает гриб, но и пьет из пузырька —

с тем же результатом. «Экстракт грибов», — подсказывает Ефремов в

«Лезвии…». Не потому ли в булгаковском романе все чего-нибудь пьют — от

абрикосовой до отравленного фалернского? «Пойду, приму триста капель

эфирной валерьянки!» — говорит Коровьев. И далее: «…передняя

наполнилась запахом эфира, валерьянки и еще какой-то тошной мерзости».

Эфиром пахнет и в клинике Стравинского. Завсегдатая, который расхваливал

грибоедовскую кухню, звали Амвросий: амброзия, пища бессмертных богов.

Не «тошная мерзость» — медицинский диэтиловый эфир, — а сияющий эфир

древних мистиков, светоносная жидкость, разлитая в воздухе, но невидимая