Ольга и Сергей Бузиновские - Тайна Воланда

определенную работу. Моего согласия на это не требуется, мне просто

поручено делать ее. Впечатление такое, что я приставлен обслуживать некую

„насосную станцию“, что это — грязная, заурядная работа, но она моя, мне

ее навязали и ничего, абсолютно ничего в этой ситуации изменить нельзя».

Общение с «работодателем» происходит без слов, при помощи

аллегорических «картинок». Ясно, что «насосная станция» — не более, чем

символ, понятный человеку середины XX века. А кому-то были понятны

аллегории Книги Иова…

(Может быть, это одно и то же — библейский бегемот, запросто

выпивающий реку, и увиденная Монро «насосная станция»? «Кости у него

как медные трубы…»).

«Станционный смотритель» пишет: «Возникло ощущение огромных труб, столь древних, что все они покрыты отложениями и ржавчиной. По ним текло

что-то вроде нефти, только гораздо более насыщенное энергией, нечто

жизненно необходимое и ценимое где-то в другом месте (предположение: не

на этой материальной планете). Это продолжается уже в течение эонов. Тут

же присутствовали другие группы сил, извлекающие то же самое вещество, каким-то образом очень сильно конкурируя при этом друг с другом, а само

вещество в некоем далеком пункте или в некоей цивилизации

перерабатывалась в нечто, представляющее большую ценность для существ, находящихся за пределами моего понимания».

«Топливо» для котелка, в котором варится человечество — новые идеи.

Именно об этом Бендер говорит Адаму Козлевичу: «Я вам уже сообщал, что в

идеях у меня недостатка нет. Ровно через шестьдесят километров вас прямо

на дороге будет поджидать большая железная бочка с авиационным

бензином». («Авиационный бензин» — небесное происхождение идей?) Вниз

поступает мистический суккус, огненное масло идей, управляющих миром —

«кровь» бессмертных богов. Что же они берут взамен?

Роберт Монро понял показанную ему картину буквально: насосная

станция, трубы, а в них — «что-то вроде нефти, только гораздо более

насыщенное энергией, нечто жизненно необходимое и ценимое в другом

месте». Встречная жертва — кровь? Ни в коем случае: по восходящей трубе

течет все, что мы когда-либо видели, слышали, обоняли, осязали и

пробовали на вкус — кинопленка жизней, те самые «рукописи», которые не

горят.

Сок идей капает в вечный огонь жизни, и столбы невидимого дыма

восходят к чутким ноздрям богов. «Дым отечества» пахнет печеным хлебом и

пеплом сожженных еретиков, ипритом и амброй, росным ладаном и

карболкой, стреляными гильзами и розами Казанлыкской долины.

«Прошу заметить!» — заклинает Булгаков, показывая читателю картину

космического жертвоприношения человечества: «У камина маленький, рыжий, с ножом за поясом, на длинной стальной шпаге жарил куски мяса, и

сок капал в огонь, и в дымоход уходил дым».

(Иешуа — Пилату: «Сказал так, чтобы было понятнее»).

Солнце снабжает Землю «огненным маслом» управляющей информации

— большими и малыми идеями, порождающими историю, — а взамен

получает дым человеческих грез. Но платой за скорость перемен стало

однообразие восприятия. Если богам скучно — жди потрясений: придет

«сантехник», постучит по трубе, и в одночасье рухнут моральные нормы, священные догматы, непоколебимые принципы и солидные, все на свете

объясняющие теории. Поднимется брат на брата, толпа радостно низвергнет

кумиров, прольется кровь и омоет новорожденную идею. И новые «небоги»

примутся обжигать пресловутые горшки. Вероятно, в этом и состоит смысл

всех войн, революций и контрреволюций, военных переворотов, биржевых

крахов, неурожаев, эпидемий, природных и технологических катастроф —

прочистка

трубы.

Безжалостная

ломка

стереотипов,

разрушение

окаменелостей мысли, — ментальных тромбов, тормозящих единственно

возможный прогресс — превращение человеческой гусеницы в куколку, а

затем в бабочку.

Пешка никогда не станет гроссмейстером. Хотя бы потому, что пешка и

есть гроссмейстер — овеществленная мысль Демиурга, упакованная в

«одежды кожаные», в живую шахматную фигуру. Именно об этом толкует

О.Бендер: «Идея, товарищи, это человеческая мысль, облеченная в

логическую шахматную форму». Еще одна подсказка — «милиционер, одетый

в специальную шахматную форму». Человек — «логическая форма», одежда

Божественного Логоса — своего рода капсула большой или маленькой идеи.

Средство доставки. Затем все возвращается к своему истоку, сбрасывая

телесные оболочки — «прах к праху». Булгаков показывает этот восходящий

поток на балу Воланда: «Снизу текла река. Конца этой реке не было видно.

Источник ее, громадный камин, продолжал ее питать». Про таинственный

камин сказано: «холодная и черная пасть». А на Арбате Маргарита видит

реки кепок, от которых «…отделялись ручейки и вливались в огненные пасти

ночных магазинов».

(Бегемот и левиафан: из пасти — в пасть…)

Нечто спустилось и сложило себя из земного вещества: «прах сложился

в нагую вертлявую женщину». Выпив кровь («Пью ваше здоровье, господа!»), Воланд возвратил свое в себя («Нам чужого не надо!» — говорит

помощник Демиурга), а вещество оставил на земле: «И фрачники и женщины

распались в прах».

В конце романа герои умирают, но продолжают жить в той форме, которая позволяет перемещаться по воздуху и проходить сквозь стену

больничной палаты. Это — астрал. Если представить человечество плывущим

по реке ледяным крошевом, то астральные существа — это водяные струи и

даже целые гольфстримы, играющие льдинками. Но астрал — лишь первая

ступенька огромной лестницы, по которой поднимаются «избранные» — те, кто спустился.

«Это верно, без обмана, истинно и справедливо. Его отец — солнце, его

мать — луна. Ветер носил его в своем чреве, Земля его кормилица. Отдели

землю от огня, тонкое от грубого, осторожно, с большим искусством, и ты

получишь Славу Света, и всякий мрак удалится от тебя».

«Славой Света» алхимики называли Философский Камень. Не случайно

Адепт выбрал себе имя Роберт — «Слава Света».

14. ЗВЕЗДЫ И ТРУБЫ

«Здесь все совершалось по трубе. Труба управляла невидимой жизнью

этого дома. Труба вдруг вызывала слитный шум сотен голосов и шарканья

сотен ног. Она же вдруг водворяла такую мертвую тишину, что ни одного

звука больше не слышалось, кроме шлепанья капли из рукомойника в

умывальной и резкого тиканья часов под лестницей. Один раз труба

приказала выстроиться невидимой роте, и Биденко слышал, как в тишине

где-то строилась эта невидимая рота, рассчитываясь на псрвый-второй, сдваивала ряды, поворачивала, а потом быстро прошла…».