Гайворонский Борисович - Незваные...

Половину его занимали золотые монеты, в кисете – зубные коронки, несколько карманных часов, жёлтый портсигар с камнями на крышке и выгравированной надписью, читать которую Никита не стал, а в инкрустированной камнями костяной шкатулке та самая диадема, состоящая из двух фрагментов.

Хохол поднялся с колен на ватные ноги и нервно закурил. Донимали вопросы: что теперь делать? Бежать на Украину? Оставаться здесь и искать сбыт? Определённых планов у Никиты не было. Заранее продумать дальнейшие действия он не удосужился. Накопившиеся за последние два месяца напряжённость и томление выливались сейчас трясучим ознобом.

И тут он услышал звук приближающихся шаркающих ног. Дверцу сарая отворила старушечья рука. Баба Маня стояла на пороге и всматривалась в сумрак сарая, почти ничего не видя. Кровня, потеряв над собою контроль, неожиданно размахнулся ломиком и что есть силы ударил им по голове несчастной старушки. Она тихо простонала и упала на пол с раскроенным черепом. Из её руки выпала кружка с огуречным рассолом…

Он вполне мог вернуться в общежитие, обеспечив себе алиби, – вряд ли там кто потом разобрался бы, что Хохол отсутствовал некоторое время. Но рассудительно мыслить бывший зек, потом шахтёр, а теперь убийца уже не мог, ноги сами понесли его прочь в сторону железнодорожного узла. Тяжёлая котомка трещала по швам, и в момент, когда Кровня запрыгивал на платформу загодя притормаживающего перед станцией проходящего товарняка, ткань разошлась и все трофеи золотым дождём рассыпались по земле.

Так совпало, что в одном из хвостовых вагонов с продовольствием орудовала шайка поездных воров, набивая мешки консервами и выбрасывая их через выломанные доски на насыпь. Стоящий на стрёме и выглядывающий с межвагонной сцепки шкет издали увидел небывалую картину: мужик в кепке и засаленном чёрном костюме судорожно собирает и распихивает по карманам золотые монеты, россыпью устилающие пространство между путями…

Возглавляющий шайку вор по кличке Матрос хладнокровно прирезал незнакомого и явно не местного мужика, попытавшегося отбить награбленное нацистами добро.

Вечером того же дня Матрос хвастался добычей друзьям, в числе которых был старый матёрый вор Фофень. По справедливости отобрав для воровского общака долю, которая оказалась львиной, «поездной бригаде» авторитет выделил лишь горсть золотых червонцев и лично Матросу – часы с цепочкой. Любопытную шкатулку с диадемой Фофень, поправ неписаный закон, оставил себе, остальное воровская малина сбагрила барыгам.

Дальнейший путь шкатулки не отличался обилием событий. 20 лет она пролежала в тайнике между брёвен сруба на краю города Ефремова, где жил Фофень. Спустя месяц, как шкатулка пополнила личные накопления вора, его посадили. В лагере разыгралась эпидемия сыпного тифа, и он в числе двух десятков других зеков скончался.

Старую избу летом 1971 года сносили, и рабочие строительно-монтажного управления обнаружили тайник. От начальства сей факт скрыли, перенесли кучу денег, потерявших ценность после реформы 1961 года, несколько украшений, ожерелий из жемчуга, золотой браслет и шкатулку из слоновой кости в квартиру бригадира. Один из его подчиненных за кружкой пива с водкой взболтнул о находке приятелям-собутыльникам, а ночью на квартиру нерадивого бригадира был совершен дерзкий налёт молодой бандой Степана Кабанова по кличке Кабан, большого друга и подельника Шурши…

– Ну-с, что будем делать с этим, Муся? – вздохнув, спросил Полеха.

– Я знаю что. Пусть пока полежат. 62 года лежали, ещё за неделю-две с ними ничего не случится.

Серж внимательно посмотрел на Марину и удовлетворённо кивнул головой.

– Хорошо. Интересно, это совпадение или подтверждение нашей версии, что существует временной предел? Заметила, что дальше 1946-47 годов мы не можем продвинуться? Остаётся отследить историю жука и наших с тобой двух клопов.

– Я хотела кое-что сказать…

– У меня тоже есть некоторые мысли, но делиться ими не буду… И ты ничего не говори пока. Хорошо?

– Да, Серёж, согласна. Ты не устал? Нет? Ну, тогда…

– Поехали!

…Опять эта уже знакомая улица и котёнок, греющийся на солнышке. Спотыкающийся мужичок торопился перейти дорогу. Смешно. Транспорта почти нет, вдали виднеется грузовичок, а на остановке стоит новенький желтый пассажирский автобус ЛиАЗ-677.

– Мы зачем здесь опять? – снова шёпотом спросила Марина.

– Побежали, нам в автобус! – скомандовал Серж и потащил подругу через дорогу.

Чувствуя себя скованно, странные для того времени пассажиры прошли в салон. Народу было немного, половина мест пустовала. На заднем сиденье скромно притулился в уголке тот самый мужичок, дыша перегаром. Оказалось, ему лет под 70, морщинистое лицо, крючковатые пальцы, блёклые жиденькие волосёнки топорщились из-под полосатой замызганной кепки.

Полеха пристально наблюдал за ним.

– Чего ты на него так смотришь? – прошептала одними губами Марина, с интересом осматривая других пассажиров.

– Он нам и нужен. Это наш маячок, – тоже почти неслышно ответил Серж, памятуя о том, что вне капсул их могут услышать.

– А как ты это чувствуешь? Как в эсвэ?

– Похоже, но немного иначе. Скажи, ты видишь всех одинаково?

– Как одинаково? Не поняла?

– У меня этот дяденька…, – Серж показал рукой на пьянчужку, а Марина укоризненно опустила его руку, шикнув на Полеху.

– Да ладно, нас же не видят…

– Всё равно неприлично, они же люди, не могу я на них, как на картинки, смотреть!

Створки дверей, лязгнув, сомкнулись, и автобус тронулся. Кондукторша в головном конце салона скороговоркой напомнила всем:

– Билетики приобретаем, товарищи!

Народ зазвенел монетами.

– Ну, так продолжай про старичка, Серёж.

Полеха вынужден был подчиниться справедливому замечанию подруги, проникнувшись тем, что хоть это и прошлое, но такая же абсолютная реальность, а никак не картинка.

– Он у меня будто самый яркий. Не визуально, а… энергетически, что ли… Ты это сама поймешь, когда самостоятельно освоишься по прошлому гулять.

– Серёж, а это какой год?

– Семидесятый. Сентябрь, 7 число, понедельник.

Рядом два молодых мужчины интеллигентного вида обсуждали нападки Мао Цзэдуна в адрес СССР и как тот обвинил нашу страну в неоколониализме, обозвал брежневскую политику фашистской диктатурой.