Евгений Пинаев - Поиск-88: Приключения. Фантастика

— Чего же ко мне не обратился? — Я был огорчен. — Ведь знал, где сижу, на каких постах.

— Неужто забыл — я к начальникам не ходок. Тем более, если они когда-то числились в друзьях. Кстати, за все годы ни разу не вспомнивших обо мне. Соображаешь, столоначальник?

— Бей по шее — не пикну!

— Арлекин никогда не бьет гостей, Федя.

Арлекин, персонаж комедии дель арте, известен мне только по работе французского живописца Сезанна. Других изображений я не знаю, а в предвоенные годы не был знаком и с этим. Я к чему клоню? А к тому, что никогда внешность Володьки, Владимира Алексеевича значит, не имела никакого сходства с тем классическим персонажем.

Настоящий Арлекин, как я понимаю, — хитрец, проныра и везунчик. По крайней мере, такой он у Сезанна. А Володька? Я не мастер на портреты, тем более словесные. Так что заранее прошу извинения за избитые сравнения и частые повторения «но», — привык к так называемым «штурманским зарисовкам», которые требуют не художественности, а стандартных характеристик.

Был Володька в ту довоенную пору молод, это естественно; не высок, но и не то чтоб низок, круглолиц, но — скуласт. Не красавец, но... В общем, здоров как бык и жилист как черт. При всем при том грузен, но не толст. Внешность — сплошные противоположности. И лишь одно не вызывало сомнения, что определялось тогдашним словечком «моща». Силенкой наградил его батька-кузнец, любовь к морю досталась от Каспия, возле которого прошло детство, а вот ноги слегка искривили конские бока. Мальчишкой был великим охотником до скачек на «диких мустангах». Не упускал случая потягаться в джигитовке со сверстниками-персюками, жившими бок о бок. И нужно сказать, именно кони были выбраны, чтобы добраться до «настоящего» моря. Году, что ли, в двадцать шестом, когда граница имела много прорех, Володька с дружком-персиенком, и тоже сыном кузнеца, перешли в Иран, присоединились к каравану и пересекли Аравийский полуостров. Родители настигли беглецов в Адене, где капитан австралийского парохода уже согласился взять мальчишек «боями». Папаши не чикались. Отлупили отпрысков и в связанном виде доставили в Пехлеви. Оттуда — к родным очагам.

То путешествие также знаменовало первую встречу с языками. С английским, в частности. И способности прорезались, но об этом позже.

Кстати, о происхождении Арлекина. В том смысле, откуда взялось это имя. Владимир Алексеевич может обижаться на меня, но я и по сю пору считаю Красотулю виновной в его нелепом прозвище. «Красотуля», между прочим, Володькино словечко. Так он зовет жену, так и я буду называть ее впредь. Тем более, присутствовал при их знакомстве и могу свидетельствовать как на духу.

...Мы с Володькой пробирались крутой узкой улочкой.

Солнце успело сплюснуться о горизонт, вечерело, но мой капитан сразу углядел у побеленной стены двух фыркающих котят. Рыжий лупил черного по усатой рожице, но было ясно — игра.

Володька швырнул в салажат щепку и даже расхохотался от полноты чувств — была у нас в тот день какая-то удача.

— Лопес! Бонифаций! Быстро ко мне! — послышалось из-за кустов инжира. Звонкий девичий голосок. И сразу же, без пауз, гневное: — Шляются тут разные хулиганы!

Мы, понятно, обернулись к хозяйке пушистых обормотов. Мать честная... Краса-девица с умопомрачительной косой толщиной в перлинь! [1] Перлинь — растительный трос толщиной 102—152 мм в окружности. Впрочем, все остальное тоже впечатляло.

— Вот так красоту-уля... — шепнул Володька и громко добавил с командирским металлом, что означало приказ, требующий моментального исполнения: — Старпом, поторопись на вахту, а я слегка задержусь для обсуждения с гражданкой зоологического феномена: отчего один котофей что закат в пустыне, другой — черней черноморской ночи. Лопес и Бонифаций? Оч-чень мило... — Перемахнул низкий заборчик и был таков.

Вот так он всегда — с места и в карьер. И в жизни Володька управлялся, как на мостике буксира.

Что оставалось делать? Примерился и — ударил под гору.

Естественно, через неделю весь городишко знал о состоявшемся знакомстве. И город мал, и Володька-капитан — фигура.

Несколько слов о городе.

До войны он представлял заурядное зрелище: маячок, за молом два приземистых пакгауза, выкрашенных словно бы яичным желтком, а рядом — славный особнячок управления порта. Фасад его, с претензиями и финтифлюшками, выпячивался на площадь без названия. Здесь всегда торчал обшарпанный фаэтон старого осетина Гони-Султана, имелся фотосарай Артельсоюза и самый большой в округе духан. Еще имелась набережная — «эспланада» — с пыльными вазонами, утыканными окурками, и рядом — мутный прибой. Остальная часть городка помещалась на горе, зажатая между речкой и оврагом, который назывался почему-то «ущельем», но становился таковым лишь далеко в горах. И последняя достопримечательность — лечебница-санаторий, обосновавшаяся в заброшенных хоромах какого-то купца.

Тамошние пациенты, кроме болезней, обладали воистину болезненным пристрастием к устройству всяких торжеств и празднеств. Их старались приурочить и к официальным датам, и в честь заезда-отъезда отдыхающих, а само гулянье разворачивали на «эспланаде», благо и город поставлял участников — повеселиться, подурачиться любили все: и аборигены, и строители порта, который в ту пору как раз начали расширять.

Я уважал своего капитана. Командовал он быстро и к месту, азартно, но всегда без рывков и лишних реверсов, которых, как известно, не любят механики и, само собой, механизмы. Капитан понимал машину, нутром, нервом чувствовал скорость, инерцию. Предвидел, как откликнется буксир на десяток добавленных или сброшенных оборотов. Это было искусство, а оно невозможно без красоты, помноженной на х а р а к т е р.

Не помню, из-за чего вышел спор, но ударили по рукам, что капитан за год в совершенстве овладеет английским. Ударили и забыли. Все забыли, кроме него. А ровно через год... «Хау ду ю ду, мистер Браун?», как пелось в те времена. «Мистер Браун», кажется, то был главврач санатория, даже опешил и вместо четырех дюжин пива, проигранных на пари, выставил пять. Пиво, конечно, ерунда. Но каков Володька!

Правда, как выяснилось, он лукавил, ибо начинал не на пустом месте. Помните бегство в Аден? А позже, лет в пятнадцать, работал на шхуне. Там же, на Каспии. Шхуна крохотная, а называлась «Два друга». На ней мальчишка подружился с негром Джо Иморе, сбежавшим, как он говорил, с электрического стула. Джо научил болтать на сленге, а систематизированных знаний добавил институт водного транспорта. Многое забылось ко времени заключения пари — пришлось подналечь. Занимался с капитаном порта — стариком-полиглотом, который «ставил» Володьке произношение, шлифовал слух к идиомам. Увлекался Володька английским всерьез и больше не запускал...