Евгений Пинаев - Поиск-88: Приключения. Фантастика

Со стороны Бартеньевки наползали копоть и дым, небо над Северной стороной напоминало голенище солдатского кирзача, осилившего сотни верст осеннего бездорожья. Тусклое солнце, похожее на медную заклепку, едва светило сквозь хмарь и мглу. Погано было на душе. Муторно было. Володька понял мое состояние.

— Не журысь, старпом, — ободрил он, — и помни: за нами не заржавеет.

Бухта прорастала грязно-зелеными столбами взрывов, у морзавода вскипала и лопалась земля, у собора за Южной бухтой беззвучно рушились закопченные стены белого некогда города.

Под каменной аркой древней стены показались два расхристанных грузовичка. Капитан-лейтенант поднялся и скомандовал посадку своей полосатой пехоте.

Следующая встреча на крымской земле была, если так можно сказать, односторонней. Я был ранен в голову, находился без сознания, но судьба в лице Володьки, оказавшегося рядом, спасла, когда не было, кажется, никакого шанса. Меня погрузили на подлодку, одну из последних, прорвавшихся в Севастополь.

Голос у певца меланхоличный и временами бесстрастный. Но есть в нем какая-то ностальгическая хрипотца — выжимает, стервец, слезу, на нее и работает. Арлекин тоже задумался и даже подмурлыкал: «И на ще-ках играла кровь...»

— Вспомнились карнавалы на «эспланаде»? — предположил я.

— Нет... Приятно, конечно, но не вспоминаю. — И, увидев мое недоверчивое лицо, уточнил: — Не хочу вспоминать. «Эспланада» и все, с этим связанное, неизбежно вызывают в памяти войну. Я, Федя, по горло сыт войною. Не жалуюсь. Мы были обязаны пройти через ЭТО, но порой мне кажется, что я всегда попадал в самые дерьмовые ситуации.

— Многие попадали... — осторожно вставил я.

— Ну-ну... С некоторых пор я и книг про войну не читаю, и фильмов не смотрю. Зачем, коли она сидит в печенках. Да что там в печенках! Что ни тронь — везде больно. Вот им, — кинул на обрыв, — было бы полезно ЭТО знать, чтобы никогда не испытать на собственной шкуре. Она у россиян хотя и дубленая, но вовсе не обязательно, чтобы ее снова испытывать войной.

Замолчал Арлекин, долго смотрел в небо и вдруг негромко запел:

Мне далеко в английском до Владимира, но всё-таки язык я знаю достаточно хорошо и без труда понял, о чем песня. В ней говорилось, что подводные лодки молчаливо поприветствуют нас, глубина полярного ада — наша могила, а единственное напоминание о мертвых матросах — прощальный венок на волне. Что-то в этом роде.

Помолчав, он продолжил по-русски. Наверно, сам и перевел:

— Вот тебе, Федя, воспоминаньице, к примеру. — Он перевернулся на бок и оперся на локоть. — Брали мы батальоном высотку. Брали раз, другой, третий... В конце концов уложил нас немец на склоне рылом в песок и расстреливал весь день. Я взводным был, а потому имел десятизарядку. Помнишь, поди, с ножевым штыком? То ружьецо очень уж боялось песка да мусора. Вот и мое заклинило, как только зарылись. Глянул я влево-вправо — рядом Семен Петухов с дыркой во лбу, а возле — безотказная трехлинейка. Приподнялся, руку протянул, а с верхотуры по мне — дурной очередью. Все, думаю, хана Арлекину, потому как на животе — каша. Чувствую, вся амуниция расползается. А кишки?! Щупаю — пузо вроде цело. Очередь, к счастью, прошла скользом, да и пули были на излете. Сколько нас осталось от батальона — не знаю. Ночью немец полез добивать оставшихся. Встретили мы его гранатами да и кувыркнулись с той бородавки. Бежим, а у меня — смех и грех! — штаны сваливаются, потому как все ремни-пуговки перебиты. Однако дую галопом. Штаны придерживаю и ружье не бросаю. Махнули аж за овраг в свои окопы и застряли в них до весны. Овраг тот за зиму трупами набили, плотненько. Ползешь, бывало, по спинам, а головы что булыжники. Где чьи — не разберешь...

Он замолчал надолго — я не торопил, — потом закончил:

— Все это, Федя, я когда-то рассказывал О’Греди. Очень уж расспрашивал ирландец. Интересовался, как мы устояли, где силы брали... Выслушал Джордж — задумался, но, вижу, все равно не понял, а ведь храбрец из храбрецов и фашистов ненавидел по-настоящему. Н-да... Так, говоришь, спрашивал про меня? Вэри вэлл — не забыл, значит, лейтенант-коммандер.

— Сейчас он кептен в отставке. А эту песенку слышал? — Я пропел: — «Вдруг — немецкий перископ. Джордж О’Греди! Джордж кричит: «Машины — стоп!» Джордж О’Греди!..»

— Слышал! — и подхватил хриплым баском: — «И английский офицер Джордж О’Греди носит орден эСэСэР, Джордж О’Греди!»

Наша встреча в Лондоне зимой сорок четвертого была короткой и сумбурной. Он рассказывал о себе вяло и неохотно. Приходилось вытягивать каждое слово. В конце концов до меня дошло, что Володька просто-напросто еще весь там и в том, что пришлось пережить во время трагического рейса «Заозерска». Но все-таки успел многое рассказать, хотя и не все — времени не было. Закончив дела до ленд-лизу, я утром улетел в Москву, а Володя был вынужден задержаться в Англии.

На север Владимир попал из госпиталя. Выковыряли из него кучу железа и хотели определить в нестроевые — взбунтовался. Сочли возможным направить капитан-лейтенанта в распоряжение флота, правда, на вспомогательные корабли.

В Мурманске обрадовались: готовый капитан танкера! Потом засомневались — в чьей-то памяти всплыло довоенное «дело» и его финал: черноморский буксир. А финал сей мог быть причиной деквалификации, то есть пусть временной, но — профессиональной непригодности. И пошло-поехало. Полезла наружу разная мелочь; кто-то (всегда найдется такой!) даже припомнил услышанное мельком, когда-то, от кого-то о странной кличке — Арлекин. Отчего, по какой причине? Отдает, знаете ли, бичкомером, попахивает, знаете ли, кабаком! Спросили самого — объяснил. Оказывается, все просто, ничего страшного, но... Деквалификация вполне возможна, значит, нужно повременить с назначением. Не коком идет — капитаном. И направили Владимира Алексеевича вторым помощником на старенький танкер «Заозерск», чем обрадовали донельзя.

Танкеру предстоял долгий и дальний путь в Штаты. Надежда на возвращение? Никакой гарантии — война...

Но им повезло. «Заозерск» в одиночку прорвался до Флориды, совершил переход в Сан-Франциско, оттуда, с бензином, сделал рейс на Владивосток; потом вернулся в Штаты, снова закачал в танки авиагорючку и снялся в Исландию, где формировался конвой на Мурманск.