Сергей Васильев - Цвет

И требовательный звонкий голос из-за спины:

— Где моя мама?

Я не знаю что ответить. Даже не поворачиваюсь. Смотрю на горизонт, где лазуритовое поле соединяется с бирюзовым небом…

Большинство погибло до того, как бот вошел в атмосферу Гессонита. Даже вытащи я их капсулы — ничего бы не помогло. Заключение комиссии было однозначно в мою пользу. И я ничего не мог изменить. Ни в первый раз, ни сейчас.

Неужели я не могу попасть в тот момент, когда реально поступил не так, как хотел? Ведь было…

Акхам глядел на меня с некоторым удивлением, словно не произошло то, на что он надеялся. Он дотронулся кончиками пальцев до зар, словно проверяя, действительно ли на верхних гранях пять белых и три черных точки, и пододвинул их к себе.

У Акхама — последний ход. Он бросит зары, передвинет шашку и уйдет, так и не ответив на незаданные вопросы.

— Почему я оказался не там, куда стремился?

— Случай… — Акхам в очередной раз пожал плечами. — Реальность моделируется на основе многих и многих факторов. Тем, сколько катились зары. На каком кубике сколько очков. Где они остановились на поле. Какой ход сделал ты… — он тяжело поднял на меня глаза.

— Так что же такое — эта доска? — спросил я.

— Это — жизнь. Ее символ. Только тут переплетены свобода выбора и зависимость от случая. Никто в игре не может быть уверен в прочности и незыблемости своего положения — один бросок, и всё меняется радикально. Но ты можешь и просчитать возможные изменения на несколько ходов вперед. Человек в полной мере не властен над обстоятельствами своей жизни, но тем, что предлагает судьба — зары — он распоряжается сам.

— И как хочешь распорядиться ты? — усмехнулся я.

— Еще не знаю.

Акхам собрал зары, что-то неслышно пошептал над ними, потряс, прижал пальцы правой руки ко лбу, посмотрел вверх и прикрыл глаза. Шевельнул губами, будто продолжая с кем-то говорить, и высыпал кубики на поле.

Шеш-ег. При таком броске не было вариантов.

Акхам вздрогнул. Предупреждая ход, я показал пальцем на лунку, в которую он может поставить шашку. Акхам взял ее с головы и резким ударом выставил на поле…

…- Инга, Инга! Иди сюда!

— Сейчас, мама! — голос девочки разносится по всей прогулочной палубе. На стенах повсюду висят вирт-картины с видами Тсаворита — радостного зеленого мира. Где трава — хризолитовая, стволы и ветви деревьев — из демантоида. Где птицы с берилловыми перьями скачут с ветки на ветку. А шустрые белки топорщат изумрудную шерстку прежде, чем начать драку за орех.

Топот ног, и Инга радостно приплясывает около мамы, ожидая, что та скажет.

— Отец сказал, чтобы мы шли в каюту. Сейчас будет торможение — нужно прикрепиться.

Девочка грустнеет и исподлобья смотрит на Акхама. Тот кивает.

— А папа мне всегда разрешал смотреть стыковку, — с вызовом говорит Инга.

Женщина, стоящая рядом с ней, непроизвольно морщится.

— Акхам, ты же понимаешь, что Инга постоянно будет вспоминать Владислава? Развод решает далеко не все проблемы.

Акхам понимает. Но его голос настойчиво приказывает:

— Лида, нужно. Могут быть неприятности. Мне бы не хотелось…

Его прерывает рев сирены и низкий женский голос общего оповещения: «Несанкционированное проникновение. Пассажирам немедленно занять свои места. Экипажу — готовность ноль. Нападающие вооружены…» Голос прерывается хрипом, словно не автомат отключили, а пристукнули живого человека.

— Идите! Идите! — кричит Акхам.

Лида, ухватив дочь за руку, тянет ее к проходу в стене. Они скрываются, а Акхам идет по прогулочной палубе, нарочито жестко ставя ноги. Гулкий стук его шагов разносится далеко и возвращается эхом.

«В этот раз не буду стрелять. Отдам, и они уйдут. Все спасутся. Всем будет хорошо», — сумбурный шепот Акхама мне не нравится.

Навстречу выходят трое с оружием в руках.

— Где капитан? — спрашивает один из них.

— Я — капитан.

— Пошли в рубку, — бандит кивает сообщникам, и те подхватывают Акхама под руки.

Судя по замашкам, Акхама пленил главарь напавшей банды. Пройдя по прогулочной палубе, конвой поднимается по лесенке и заходит в рубку.

— Навигаторский планшет. Быстро! — бандит не шутит. Его иглопистолет нацелен Акхаму в голову.

— У меня нет его. Всё на автомате. У нас стандартный рейс.

Он лжет, я точно знаю. Хочет задержать грабителей? Отвлечь?

— Ладно, не надо, — бандит вдруг улыбается, — я узнал тебя. Где она?

Акхам молчит. Выбирает, как поступить? Или он уже решил? Жаль, что я не могу вмешиваться! Словно колеблясь, Акхам достает доску, открыв незаметную панель на пульте. Неверный ход. Если цель бандитов именно доска, то, заполучив ее, они сразу же ликвидируют свидетелей.

Уж лучше бы дрался. Тогда, возможно, погибнут не все. А так…

Главарь стреляет в Акхама. Тот падает вперед лицом, обездвиженный ядом. Один из бандитов что-то настраивает на пульте, потом с усмешкой поворачивается к лежащему человеку и говорит:

— У вас двадцать минут. А потом — пшик!

Акхам не может ответить. Он может только смотреть. И слушать.

Слышны далекие хлопки выстрелов, крики. И тишина.

Не хочется думать, что они пристрелили всех. Может, в спешке, кого-то и пропустили. Я не знаю этого. Наверняка не знаю.

Бандиты установили реактор на уничтожение и заглушили функцию автоспасения. Возможно, он сумеет восстановить ее. Если доползет. Хорошо — есть иммунитет. Яд из иглы почти лишил сил. Два шага. Но ползком это значительно дольше. Поднять руку. Повернуть тугой тумблер. Набрать комбинацию отмены. В глазах плывет.

Уходящее сознание фиксирует последнее.

На аварийном табло мигает оранжевая надпись: «Включена система автоспасения. Предположительная посадка на Гессоните»…

Ничего не изменилось. Мир остался прежним. Только нищего не было напротив. Да день клонился к вечеру.

И осталась доска. Теперь моя. И безумная возможность многократно прожить свою жизнь, меняя каждый раз по маленькой детали, проверяя, как оно отразится на моей судьбе и судьбе мира.

Да вот желания делать это — уже не было.

Подобрав зары с доски, я подбросил их на ладони и швырнул обратно просто так. И пока они медленно летели, приближаясь к гладкой поверхности опал-серебра, я повернулся и пошел, прикрывая глаза от яркого света красного диска, окрасившего всё вокруг в цвет моей жизни.

Что-то царапало ладонь руки, сжатой в кулак, настойчиво пытаясь выбраться. Я развернул кисть и разжал пальцы. Недовольно жужжа, тирби-тиль встряхнула крылышками и, словно подпитываясь от солнечного луча, падающего на нее, засияла оранжевым огоньком.

Тирби-тиль пошла по ладони. Сначала легко попробовала передней ножкой место следующего шага, а потом уже спокойно ступила. И еще, и еще. Оттого шаги ее отдались частыми укольчиками, щекочущими кожу. От небольшого светящегося тельца шло ощутимое тепло. Наверно, приятно в холод держать тирби-тиль на ладони и греть пальцы о живой светлячок.