Владимир Колин - Под другими звездами

Окостеневшие или сорванные голосовые связки онемели.

Как перед началом великого роения, приведшего их на Ситаб, когда они общались без слов, они могли обходиться без них и сейчас, но каждый арф мог разделить с другим лишь отчаяние. Молча направились они к Дому тел.

Оставшись один на Плато Воспоминаний, Мирталь следил за жалкой процессией тел, которые, хромая и трясясь, влачились вместе с блестящими одеждами, призванными скрыть следы разложения. Он не знал.. сколько кругов сменилось с тех пор, как он прибыл на Ситаб, одержимый жадностью в нoчь атаки, ознаменовавшей конец мира условностей, но одряхлевшее тело заставляло его чувствовать себя пресыщенным, полным отвращения к себе и себе подобным. Оцепеневшие ноги отказывались его нести. Он ненавидел свои золотые костыли, золотую маску с глазом из сапфира, серебряную пластину, покрывавшую грудь - и не хотел начинать все сначала. Но вдруг он поймал себя на том, что ненавидит все по-иному, чем это было раньше, когда он разделял чувства, одушевлявшие занимаемое им тело. С удивлением почувствовал он, что его наполняет гнев, принадлежащий не телу, а ему самому. То, что тело больше не в состоянии было испытывать гнев, его не удивляло (смерть лишила его всего, и лишь арф знал, что это существо, составленное из золотых протезов, переживало последнюю великую любовь, расцветшую на развалинах Ситаба), но открытие ненависти его поразило. Ненависть с каким-то особым вкусом, не позволявшая ему волноваться, когда он ее ощущал, и (Мирталь вспомнил недоумение, охватившее его в момент, когда он ее почувствовал) требующая принятия решения. "Но ведь оно уже принято" - подумал он, всем существом погружаясь в наслаждение, которое давала ему эта ненависть, активная ненависть к разукрашенным развалинам предоставленного ему тела, к реальным формам существования арфа Мирталя, ко всем остальным телам и их безответственным захватчикам. Это была трезвая ненависть, что больше всего отличало ее от ненависти тех тел, которые он использовал, это была его ненависть, и лишь он мог ее укротить.

Тогда, стоя на плато, окруженном красными статуями, он вновь устремил свой взгляд на бледный, едва видимый мир, и снова приблизил его к себе. Усилие было сейчас меньше, потому что не нужно было лгать.

Вместо красного появилось желтое солнце, и даже не солнце, а маленькая, серебрящая все вокруг луна.

Перед помертвевшим лицом Мирталя проходили высокие стены с башнями и воротами. По узким улицам сновало больше тел, чем требовалось арфам, и, глядя на них, наблюдающий со злорадством думал о тех, которые не были больше даже тенями - сейчас, когда в Доме тел исследовались их обреченные каркасы.

Потом невидимые глаза остановились на парке дворца, открытого им еще раньше, во время опыта, который он утаил и который воодушевил его ненависть.

Стоя на каменном балконе, девушка протягивала руки к юноше, который смотрел на нее снизу, и, не зная языка, на котором они говорили, Мирталь все же понял ее слова: - Ромео! О, зачем же ты Ромео! - шептала она .. . отрекись навеки от имени родного ... взамен его меня возьми ты всю!

- Ловлю тебя на слове: назови меня любовью -и вновь меня окрестишь! -взволнованно произнес юноша.

Слова пели, чувства ожившего тела передавали Мирталю аромат цветов, тишину ночи и силу любви, но смерть лишила его воспоминаний, и лицо мумии не имело права вздрагивать. Поэтому Мирталь прервал контакт, и картины третьего мира желтого солнца исчезли с Плато воспоминаний. "Дурачок, подумал он, -ведь это -моя ненависть!" Никто ему не возразил. Тогда он растянулся на черных плитах и, отбросив маску и золотые костыли, сорвав с груди серебряную пластину, позволил последнему влюбленному Ситаба умереть навсегда, запечатлев тем самым конец арфов.