Джон Мини - Фактор жизни

Рассеянное освещение сделало комнату, стены которой были выкрашены в персиковый цвет, теплой и уютной. Авернон вошел, и стул заскользил ему навстречу.

— Дисплей! — Авернон шлепнулся на обтянутое гобеленом сиденье.

Он был бледен, глаза воспалены.

— В чем дело? — спросил Том, когда в воздухе развернулся во всем своем многообразии спектр.

— Посмотри на это!

Трехмерные решетки пиктограмм начали менять места, и Авернон приступил к объяснениям.

Тому потребовалось несколько часов, чтобы сообразить, что именно Авернон подразумевает под понятием метавектора, но, когда он сообразил это, его охватило страшное волнение, и о сне было позабыто. Слой за слоем, продираясь сквозь голо графические мозаики, Авернон излагал суть своей теории, отбрасывая детали, когда Том не мог понять основных принципов.

— Господи, — наконец пробормотал Том. — Ведь здесь, — он указал на группу формул и пиктограмм, — то, что древние называли Теорией Всего Сущего и что никогда не было разработано.

Так оно и было. Теория простоты продержалась сто лет. Теория связи — следующие триста. Потом, в двадцать пятом веке, старые парадигмы были ниспровергнуты моделью Янтарного лабиринта — комбинацией двунаправленных временных петель с эмергеникой — контекстуальной наукой о возникновении новых явлений.

Субквантовые вихри, сознание позвоночных, динамика рынка акций, эволюция звезд были связаны на термодинамическом уровне сетью шаговых функций, которые правильно предсказывали огромное количество явлений, включая и возникновение однонаправленного течения времени.

Это была концепция мира, владевшая умами людей в течение периода, который длился в четыре с половиной раза дольше, чем господствовала система Ньютона. И теперь Авернон бросал этой концепции вызов.

А Том Коркориган присутствовал здесь только для того, чтобы стать свидетелем этого события.

Когда Авернон удалился — даже он чувствовал необходимость подготовки перед выступлением, — Том продолжал работать над новой теорией самостоятельно. И его все больше охватывало благоговение. Как могли возникнуть эти невероятные чудеса в мозгу Авернона?

Он продолжал работать, не замечая времени и рассеянно съедая то, что приносили слуги. В конце концов он повалился на кровать и уснул.

И видел сны.

На черном бархате лежит, сверкая, нитка белого жемчуга. Ожерелье…

Когда он проснулся, оказалось, что он проспал пятнадцать часов.

Увиденный во сне призрачный жемчуг растворился, как только действительность прорвалась в сознание Тома.

Его ждала записка от Авернона. Лорд приглашал на завтрак. Том принял приглашение и махнул рукой, чтобы голограмма исчезла. Обнажившись, он прошел сквозь тускло светившуюся очищающую пленку, оделся и уже через пять минут оказался в столовой.

— Для начала они сделают вас, по крайней мере, главным академиком, — сказал он, усаживаясь рядом с Аверноном.

— Я полагаю, так и будет. — Авернон, казалось, пребывал в плохом настроении. Он вяло поддевал еду ложкой. — По крайней мере до тех пор, пока я не смогу выполнять практическую работу. — Внезапно он рассмеялся. — Спорим на тысячу корон, что они никогда не сделают меня даже обычным администратором.

— Э-э…

— Невозможно, правильно? Тогда проверим через двадцать стандартных лет. Если я все еще буду заниматься исследованиями, ты будешь мне должен тысячу.

Том покачал головой:

— Ненавижу спорить на деньги…

— Нет, — прервал его Авернон. — Ты поспоришь. Но мы изменим ставку. Пусть будет одна корона, если тебе так больше нравится.

— Договорились.

В столовую вошел слуга в ливрее бирюзового и фиолетового цветов, что указывало на его принадлежность к свите графа Шернафила, хозяина нынешнего Созыва.

— Презентационный Комитет, милорд, просит вас прийти.

Когда Авернон встал, его кресло вытянуло щупальце, чтобы подобием салфетки вытереть ему рот. Том был удивлен, поскольку его кресло — прочитав на клипсе идентификационное имя — осталось неподвижным.

— Пожелай мне удачи.

— Удачи вам! — Том улыбнулся слегка еретической формулировке: метавекторы Авернона вытесняли концепцию неизбежности Судьбы. — Хотя вы и не нуждаетесь в этих пожеланиях.

— Правильно… А знаешь, они не слишком заинтересованы в исполнителе какой-то одной конкретной работы. Они ищут того, кто будет постоянно выдавать результаты.

— Понятно…

— Увидимся на Большой Ассамблее.

«Но до нее еще пять дней, — подумал Том. — А как они собираются использовать меня?

— Между прочим, — добавил Авернон, — на твоем месте я бы усиленно занимался. — Он повернулся к ожидающему его слуге. — Проводите меня.

На четвертый день прислали и за Томом.

Тот был не просто утомлен. Его лихорадило так, что он едва мог говорить. Он был до предела напичкан логотропами, чья система фемтоцитов расширила его способности к интеллектуальному прозрению. Таким образом, тысячи дендримеров, хранящих данные, и фазово-пространственных магистралей параллельно сосуществовали в его мозгу.

Информационно-энтропический поток логоса был выстроен как кинестетическое чувство, как проприоцептивный стимул, обладающий даже эмоциональной силой.

Поэтому Том дрожал от перевозбуждения. Тренировочные пробежки — в собственной комнате на небольшом коврике — были краткими, не более пятнадцати минут, но он совершал эти пробежки десять раз в день. И несмотря на это, ему все равно не удавалось сжечь весь накопившийся в крови адреналин, и в его мозгу неустанно крутились логософические построения.

Когда слуга пришел за ним, Том не сразу смог понять, о чем написано в повестке. Поняв, он позволил слуге проводить себя.

По дороге Том почти ничего не замечал вокруг, пока они не подошли к дверям в зал, где заседал комитет. Двери представляли собой широкий медный овал с белой мембраной, которая становилась прозрачной по мере приближения Тома.

И он шагнул внутрь.

«Вот где проблема общения, — думал он, шагая по холодным каменным плитам. — Как мне продемонстрировать все, что я знаю?

Он остановился перед широким мраморным столом.

Лица трех лордов-академиков, сидящих на стульях под балдахинами, их дрожащие веки и «пристальный взгляд в бесконечность» выдавали логотропический транс.

— Я… э-э… — Том прочистил горло. — Я приветствую вас, милорды…

Люстра, защищенная серым абажуром, проплыла над их головами, и он указал на нее.

— Фотоны, испускаемые этим предметом, отражаются от вашей кожи, а затем попадают на мою сетчатку… Но по мере того, как скорость их движения увеличивается, длительность их жизни укорачивается, изменяясь на фактор (l-v2/c2)1/2. При достижении скорости света срок их жизни равняется нулю… Эти фотоны, это множество, имеет определенный срок жизни, с началом и концом, но не имеет протяженности во времени.