Марина Дяченко - Одержимая (Авторский сборник)

Остановившись на верхних ступеньках, она могла видеть и двор целиком, и большую часть холла сквозь стеклянные двери. В холле уже стояли столы с закусками и вином. Букеты в лентах и кружевах переполняли огромные вазы, пахло чесноком и розами. Суетились девушки с бэджиками. С каждой минутой подъезжали новые гости. Ирина представила на минуту, что весь этот праздник, как кремовый торт, сгорит и погаснет за секунду — когда придет то самое известие.

А цветы не увянут. Они будут стоять, помня о празднике, и завтра, и послезавтра, и в день похорон. И срежутся новые — для венков. И та же толпа, но только подавленная и черная, явится принести соболезнования…

Она затрясла головой, вытряхивая вдруг подкатившую депрессию. Я здесь, чтобы спасти жизнь, строго напомнила себе. Жизнь вот этому юбиляру, которого все так любят… или делают вид.

Хозяин дома, народный художник Раевский, спускался по внутренней лестнице — без пиджака, в светлой рубахе свободного покроя. Он был сухощав, подтянут, совершенно сед. Глаза глядели приветливо и мягко, но тонкие губы с приподнятыми уголками изобличали волевую, властную, до дикого упрямства, до истерики своевольную натуру. Такие не то что к ведьмам не ходят — такие даже совета ни у кого не спрашивают, такие заканчивают считаться с чужим мнением, как только им исполняется три года…

Он еще ничего не знает, подумала Ирина.

А может, еще ничего не случилось. А случится через минуту. Или сейчас, вот в этот самый момент, случается…

Ей было холодно, хотя день выдался почти летний. Прочие гости украдкой расстегивали пиджаки, распускали узлы галстуков; делегация загадочной «академии», потрясая цветами и коробками, ринулась навстречу художнику. Ирина подобралась поближе; выслушав поздравления, хозяин пригласил всех закусывать и обернулся к высокому мужчине в костюме с бабочкой:

— Алиса-свиненок не звонила? Уже почти четыре, а обещала быть к двум!

В половине пятого толпа гостей, прибывающих и убывающих, была допущена в выставочный зал. В центре напротив входа помещался знакомый Ирине портрет — девочка лет четырнадцати, с каштановой челкой и розовыми щеками, с букетом сирени в руках. Портрет так и назывался: «Алиса с сиренью».

Ирина несколько раз обошла зал против часовой стрелки — внимательно разглядывая картины. Большая их часть не произвела на нее никакого впечатления: скучные пейзажи, похожие на огромные конфетные обертки, сизые натюрморты в жанре гламурного сюрреализма, пафосные батальные фантазии; только трем картинам удалось пробить ее равнодушие: портрет девочки с сиренью у входа в зал. Акварельный набросок девочки, трехлетней, верхом на деревянной лошадке. Парадный школьный портрет «Первый раз — в первый класс», для которого маленькой Алисе, пожалуй, пришлось долго позировать. Но ни следа принуждения, скуки, расчета не было на этом полотне: огоньки в глазах, улыбка, дерзость, блики света на полу и на целлофане, — портрет был единственным мгновением, перенесенным на твердый носитель, кусочком жизни настоящей любимой девочки.

Художник стоял, беседуя с тройкой молодых людей — все трое держали перед собой диктофоны. Ирина заметила движение в толпе и остановилась; через весь зал быстро шла женщина с телефоном в руке.

Ни слова не говоря, она протянула трубку юбиляру. Ирина шагнула ближе.

— Да, — красивым басом сказал в трубку художник. — Что?!

Ирина не выдержала и зажмурилась.

— Вот беда, — сказал художник взволнованно, но что-то в его голосе заставило Ирину открыть глаза. — Держись там… Как только сможешь вылететь — сообщи… спасибо, милая! Пока!

Он обратился к женщине в строгом платье, качая головой, явно опечаленный:

— Вера из Лос-Анжелеса не прилетит сегодня — рейс задержали по техническим причинам… Вот беда! Племянница моя, — объяснил мужчинам с диктофонами. — Ждал ее еще вчера… Да, очень жалко. Так на чем мы остановились?

Он вернул трубку женщине и снова повернулся к диктофонам. Ирина перевела дух и поняла, что вся вымокла, что блузка на спине прилипла к телу.

— Что-то ты близко к сердцу все принимаешь, — пробормотал демон. — Ведьма, ау! Твое дежурство — до двенадцати ночи, не раскисай!

Телевизионщики, знакомые Ирине, тыкали прожекторами и камерами в портрет девочки с сиренью. Корреспондентка разматывала провод микрофона; народный художник сделал благожелательное лицо — как делал сотни раз при виде камер.

— Эдуард Васильевич!

Проклятая женщина снова несла телефонную трубку. И минуты не прошло! Ирина впилась взглядом в ее лицо: знает? Не знает? Сказали?!

— Эдуард Васильевич! Игорь Львович хочет поздравить лично!

Ирина взяла с ближайшего столика бокал белого вина и отхлебнула, как воду. Заметила удивленный взгляд девушки с бэйджиком.

Кто они мне такие, подумала Ирина с раздражением. Девчонки этой я в глаза не видела. А старый зазнайка явно не талантом себе дом заработал. Настоящие таланты на мансардах голодают, а этот отъелся. Откуда бабки? Заказы по протекции, связи, мода. Небось, ходил, куда надо, в приемных ждал…

Художник говорил тем временем по телефону с Игорем Львовичем, и лицо у него было, как медовый пряник. Он даже слегка кланялся с трубкой у рта. Закончил, широко улыбаясь, повернулся к уже установленной телекамере, но тут по залу пронесся невидимый ветер.

Хлопнули двери. Звякнуло стекло. Повернулись все головы.

Вошел букет на ножках — охапка роз, каких Ирина не видела в жизни. Букет был обут в кроссовки.

— Деда, с днем рождения!

За лесом роз (каждая размером с кулак) блестели глаза. Очень живые, дерзкие, насмешливые, знакомые Ирине по портретам. Разделяя толпу, ни на кого не обращая внимания, девушка с цветами шагала через зал; художник широко расставил руки, будто собираясь поймать в объятия бегущего ребенка.

— С днем рождения, дедуля, будь всегда здоров!

Художник одной рукой подхватил розы, другой обнял внучку. Алиса явилась на праздник в полном велосипедном обмундировании, не снимая даже шлема, и волнистые каштановые волосы выбивались из-под серого и черного пластика.

— Алиска-свиненок! — в голосе деда явственно прозвучало «королевна». — Где твое платье?

— Вечером, ну вечером, деда, мне еще в парикмахерскую!

— Уже почти пять часов!

— Еще не вечер! — она поцеловала народного художника в щеку. — Дедуль, я на минуту, я буду к семи… Или к восьми.

— Свиненок, — художник огорчился, но даже не попытался спорить.

— Да ладно, я постараюсь пораньше!

В ее веселье, подчеркнуто-безмятежном, Ирине померещилась фальшивая нота. Что же, она всегда притворяется ребенком для старика-деда?

Или именно сегодня ее что-то беспокоит, и она не хочет подавать вида?