Многократор - Художник Её Высочества

Действительно, какой только ерунды не читали и не слушали.

— …Фрейд отшлёпал. Религия — форма коллективного невроза. Банально — захват территорий.

— Так понять надо было самой. Папа говорил: «Если бы мне удалось разобраться с углеродом-двенадцать, со всеми его загадочными энергетическими уровнями, я бы булки выпекал».

— …инкарнация — переселение душ. Плохой — в прямой кишке родишься. Хороший — в минерале. Потом спинку обточат, в кольцо вставят и будет кто-нибудь на пальце носить, не снимая в бане и ковыряя в носу.

— …Это уже могло увлечь. Голова — дом мечтаний.

— А мне даосизм нравится. Экологично мыслят. Не терзай природу, слейся с ней. Только не христиане, страхуилы-людоеды. Шаловливая церковёшка. То девчонок жгли на кострах, пидеры, отдали бы мне, то пятьдесят тысяч детей погонят за гробом Господним, так, что потом ни одного найти не могут. Православие это жирнозадое. Муслимы-придурки, тупизм и фанатьё. Чем исламист хуже буддиста? Да ничем, кроме религии. Под носом румянец, во всю щёку — что в носу.

— Точно. Представить себе: мы пошли на балет — ну и что? нормально. Пошли арабки. На сцене белое «Лебединное озеро», и полный зал чёрных мешков с бронетанковыми прорезями для глаз. Жуть какая!

— …Китайцы прелесть. На вершине священной горы травы растут без корней.

Так они беседовали дальше и дальше в пришедшей ночи.

Интересная женщина оказалась. И с дурами скучно, и без толку хлопотливых в мыслях избегал, при которых рта нельзя открыть, чтобы не чувствовать себя корзиной для скомканных и выброшенных умностей. Эта многим интересовалась и многое знала. Хотя сразу обманула глицериновой медлительностью, но оказалась живым человеком. Но, ох, странным!

В том же духе закончился их разговор.

— Бог-то есть, — подвела черту после пересмешек по поводу религиозного творчества народов.

— В смысле? — приогорошился.

— Я не про того бога. Этому богу не надо резать баранов. Ему вообще ни до чего нет дела.

Степан помял кончик носа, и не отпуская его, прогундосил:

— М-м, ну-у ты про пантеизм?

Не ответила. И выяснять уже времени нет.

— Аби, извини, я сейчас должен идти в город.

— Пойдем, я с тобой.

— Нельзя. Я с человеком встречаюсь Быстрые перемещения, серьезный разговор.

— Встречайся, подожду.

— А если я с девушкой встречаюсь?

— Встречайся.

«Вот смола!» Начал злиться.

— А если я ей ноги задирать начну, ты, прислонютой сиротиночкой, рядом болтаться будешь?

Невозможно понять её неожиданное упрямство.

— Послушай меня теперь ты, Ван Гог занюханый.

Голову опустила, смотрит из-под бровей, кривится губами. Отойди дальше — человек в гневе. Но он-то рядом стоит и видит бурлеск.

«Что ей надо от меня, актрисетке? Невозможная девица!»

— Ты меня как сексуальный объект не интересуешь вообще. Если я с тобой целовалась, то я точно так же щенков целую. Если говорю, что пойду с тобой, значит, мне надо!

— Ну, знаешь..! — рассердился по-настоящему. — Если не скажешь, зачем надо, вытолкаю взашей!

В этот момент увидел, что Абигель уже не играет. Бурлеск, может, продолжается, но Петрушка бьёт Пьеро по голове колотушкой контактно.

— Мне нужно, потому что… — пауза. — Потому что… — снова молчание.

— Да почему, ядрена вошь?! — тряхнул её за плечи. — Почему, сумасшедшая?

Абигель осевшим голосом прошептала:

— Потому что я боюсь.

О, Август! О, Боб Бензольный! Чем он занимается?! Поднял руки к небесам и плетьми бросил книзу, хлопнув по бедрам. Вот-вот Лузин явится, Маша уже в машине… Убегать нужно со скоростью стрижа. И эта ещё сюда… Голова всмятку. Сапоги всмятку. План-график всмятку. Глиссандо по белым клавишам ребром ладони.

— Извините… Извините, у вас открыто.

В дверях Лузин. Его перекашивала тяжелая сумка. Он ничего не понимал, но первая тень сожаления на лице уже появилась.

— Тьфу на вас! Я вам всем очень рад, когда вас здесь нет!

Сожаление заполнило всё лицо Лузина. Лицезатмение прямо.

— Да не смотрите вы всё на меня таким тоном! — почти взвизгнул Степан.

Абигель грубо дёрнула его.

— Значит, вот какой девочке должен ноги на плечи закидывать, гомик?! — прыгнув к Лузину. — А ты, шпак, опять со своими пассатижами припёрся?

Хватит миндальничать, с чистой совестью можно яриться. Степан взял её сзади за плечи, но не больно, как женщину, повернул и мягко выпулил в сторону двери. Абигель по инерции пробежала несколько шагов, остановилась, спрятала лицо в ладонях.

Они стояли, ледяно замерев. Прошло несколько неприятных секунд. Вот повернулась, опустила от лица руки, и оба увидели, что Абигель противоестественно спокойна. В глазах ни зверства, ни гнева, рот расслаблен. Только еще не слетел со щёк туберкулезный румянец.

Степан тьфукнул и обречённо махнул рукой.

Поднялись к антенне. Сигнализация восстановлена, прибор лентами к антенным расчалкам.

— Я за компьютер, ты разбираешь коробки, руками протянутыми с престола помощи.

— Сами не знаем, — проворчал.

Разобрался с коробкам, выдавил заветное стекло и сбросил вниз две веревки: одну для прибора, вторую, с крюком, для них. С крюком вызревала возможная неприятность. Лучше, конечно, спуститься вниз, как делают альпинисты, по двойной веревке. Дернул снизу за один кончик — вся веревка свалится. Но здесь, на крыше, двойную не за что фиксировать. Пришлось остановиться на сомнительном варианте. Зацепить за край желоба крюком и спуститься — не проблема. Проблема: как веревку сбросить, когда спустятся вниз. Значит, крюк должен быть пятьдесят на пятьдесят: и чтоб держал во время спуска — убиться не убьешься, но ноги переломаешь, — и чтобы возможно было позже стрясти его снизу вниз. Степан целый час молотком отминал крюк до нужной формы.

Боеготовность полная. Лузин совершил ручкой какое-то неуместное аллегорическое движение и так набросился на кнопки, что запонка из клапана отлетев, упала на пол.

— Вечно вываливается. Помнишь, профессор намекал, что, мол, линза не за горизонтом событий? Нажму кнопку — должно вспыхнуть перед медиатором пушки.

Степан сделал над учёным движение, будто солил ему голову. В Индии, стране, удрученной змеями, отец сыпал на голову новорожденного щепотку алмазной пыли на долгую жизнь и благополучие. Благословляет художник сынка своего.

— Пуск!

Никакой вспышки. Лузин снова навалился на клавиатуру. На щеках хмельной румянец гарцует.

«Эх, пианист! Фуга твоя… Фугуй, фугуй».

— Нету. Но почему нет… ёб… понцы?!

«Э-э, паря, тебя понесло. Уже нехорошо.»

— Увеличиваю мощность, — лузинские пальцы играли аллегро. — Эписодий второй. Шарах!

Никакой вспышки.

— Слышь, эрудит, — не выдержал Степан. — Женщина без живота, что чемодан без ручки. Ну её, не знаю что, к едрене фене! Давай-ка, бросим без ручки, да рванём. А?