Многократор - Художник Её Высочества

— Ты победила, прелестница. Приказывай.

— Не торопись. Ничего не надо делать. Просто лежи.

Девушка замерла, обняв его, но он чувствовал, как она прижимается всё более, не телом даже — дыханием, желанием. Снова потянули сильные руки в мягких перьях и с высоты ахнули вниз. Он не сопротивлялся судороге падения. Потом опять кружил над жутковато-спокойным озером, отражавшем арочное окно и кипящий свет луны, управляющей звездами. Нежно пела свирель из лебединой косточки. Откуда музыка? Разве это музыка? Ветер же свистит прихотливо. А он летит. Нет, уже падает. Ах небесные качели! Наверх и вниз, наверх и вниз. И снова, и еще…

Маша говорит:,Любовь черезчур громоздкая конструкция. Влюбляться лучше, и почаще., Кричит шопотом:, Я тебя влюблю! Да..! Ещё..! Ты меня влюбишь?! Ну..! Ну..! Гореть мне в раю!

Оттолкнулись друг от друга, упали на спины. Замерли, закрыв глаза. Через веки сочился лунный свет. И… и погас. «Что-то изменилось», — подумал, разжмуриваясь.

— Как красиво!

К беспомощному светилу подкралось чернильное хищное облако. Оп! и нет луны. Проглочена.

— Как это может быть? Ветра же совсем нет.

Облако категорически, несмотря на небольшие размеры, не просвечивало. Здесь нет, пояснил Степан, а на той высоте ветер ураганный, выше чуть — тишина, еще на километр вверх тоже ветер, да дует в противоположную сторону. Так бывает, он читал.

Маша поднялась на локте.

— Дай я тебя поце… — замерла, глядя через его плечо.

Степан повернул голову. Их соседка лежала, ладошки книжечкой под щекой и смотрела на них.

— Варвара… — по-директорски начал, но сбился.

Варвара прошептала:

— Меня дразнили Варварищей. Лучше нравится Валя. Меня и зовут Валей все, хоть я представилась Варварой…

— Но ты видела, как мы барахтались? — прервал пояснение.

И так ясно, что видела. Степан хохотнул, директорское настроение прошло.

Кляксоидное облако скакнуло в сторону и луна радостно взорвалась магическим светом.

— Я видела однажды фильм, нас парни заманили… Я не хотела смотреть, потом незаметно выскользнула, но даже что успела увидеть… Это было так плохо! Меня потом кошмары мучили. А вы так делали… политкоректно…

В этом месте Маша смешала хихиканье с, Ой, я не могу с ней!.

— Ну, плавно, будто мёд падает из перевернутого кувшина… И я позже с вами полетела…

— Ты, случаем, не девственница, прекраснейшая из дев с лицом подобным отрезку луны? — надоело Маше.

— Да не получилось как-то. Заучилась.

Машенька, играя смутной улыбкой, сказала:

— Спроси-ка её: как она относится к плаванию ночью, когда берега не видно?

Кто не купался ночью? Кто не орал от страха и восторга?

Тишина. Ночной мир устал бороться с сжигающим душу ледяным светом. Лежали, молчали. Художник положил на лоб руку, маска спокойствия на лице и мудрые древние мысли в складке губ. «В ночной тишине звук колокола особенно чист.»

Маша подняла голову.

— На одном конце крыла — воздух яростно кричит, на другом конце крыла — черти с богом душу делят. Проигравший — замолчит, победивший — небо дверит. Целуй её, прекраснейший из Степанов. Немедленно! Выдвери-ка девочку. Подвери.

Степан повернулся.

— Хочешь этого?

Надвинулся, рассматривая в упор, почувствовал, как она потянула одеяло вниз, и весь сразу лег на жаркую стихию молодого тела, но не придавливая, а паря, зависнув. Одновременно губами на губы, как сливаются в единое страстная медь и сдержанный никель. На спине чуть не паническое дыхание. В руку впились ногтями. Второй рукой девушка сжала его бедро. Другая рука, обхватив степанову голову, запутала пальцы в волосах, цепко и нежно.

Луну снова проглотило черное животное. Будто рядом во мраке боролись гигантские мифические змеи. Медленно, с болью соскальзывали мимо друг друга тела, хрипели передавленные и вытянутые на километры горла, впивались в кожу клыки. Далеко внизу горела рана. Но не убивая, а прожигая мясо до сладких судорог, томного потягивания, хищного стона. И падать, и падать всю оставшуюся жизнь, зная, что дна не будет никогда. Погасить стон, запечатать поцелуем. Но он, всё равно интимно сочится, протекает. В голове какая-то отчаянно-фантастическая мешанина.

Всё!

Туман нирваны уходил. Будда очнулся, собирая и прижимая к себе все свои руки.

Художник очнувшись, не разжимал глаз. Падение закончилось, он разбился о чью-то дрожащую от неровного дыхания грудь. На спине уже не змеи рук — просто руки, на ногах не змеи ног — ноги. Разлепил глаза и перед ним выплыла из пелены…

— Ты..?! — содрогнувшись.

Ему в глаза смотрели яростно-счастливые глаза Абигели. Повернул голову влево, вправо, встряхнул башкой… и потерял, бедолага, сознание.

Кошмар замучил. Над повешенным по всему дереву расселись птицы и тренькали, тренькали на повышенных тонах. От чего проснулся и огляделся. Получалось, это он висит на дереве под птицами. Так напугался, что проснулся по-настоящему.

— Долго будешь лягаться ногами, сплюка эдакая?

Степан развернулся из напряжённой позы эмбриона, огляделся. За окном, на дереве две птицы с азартом тренькали. Не по очереди, а как разговаривают женщины, одновременно.

— Давай, вскочил, умылся. У меня уже оладушки простыли. Кормить тебя буду. На халат.

Принял халат, завязал на животе бантик

— Маш, послушай, а-а-а…

— Чего изволите? — звонко чмокнула в щёку. — Пэ а пэ?

— Маш, а где Абигель? И эта..? Подожди… — бросая руки вниз. — Мне приснилось, что ли?

Разве вчера девчонку не сбили? Разве на дачу не привезли? Разве не…

Девушка положила ему ладони на грудь. Ну сбили, ну привезли, ну… — на лице та самая улыбочка, по которой восстановить события прошедшей ночи не то чтобы сложно.

Пошел к окну, оглядел озеро в кашке, щебечущее разнокалиберными птицами небо, трясогузок, гоняющих мух по крышке мусорного ящика.

— Потом ты потерял сознание. Бывает от переутомления.

— А потом?

Потом, он в обмороке, она хотела за нашатырем сходить… здесь ей стыдно, но сама отключилась. Но всё равно утром с ним же проснулась, обнявшись. Не важно с кем ты переспишь, важно с кем просыпаешься. Абигель и Варвара исчезли.

Степан взъерошил виски. Что-ж, римляне, вообще-то ему надо прийти в себя от травм, полученных в предыдущей жизни.

Позавтракав, затолкал винтарь поганый в самый дальний угол подвала дачи.

— Ты пошто не спрашиваешь о авантюре?

Маша ответила: он — только художник. За этим больше ничего. Поцеловал девушку, поблагодарив. Закрыв дачу, уехали в город. Пятница — короткий день. Закончив работу, люди потянулись за город. По широкому Можайскому шоссе, стадами на водопой, неслись автомобили. На их тёплых боках расслабленно висели руки водителей. В воздухе чувствовалось: ух, как отдохнем! Колонна, идущая в город, была худосочна и безвольна. Встречная полоса — плотно забита машинами, гуттаперчево-напряженна и целеустремленна.