Многократор - Художник Её Высочества

Ху дожнички! Все дети как дети. Из маминого живота в капусту переползают или в гнездо аиста. Эти же неизвестно с каких распродаж.

Вечерний воздух художников слегка отрезвил. Но ненадолго. Они тут же, обнаружив барную стойку, врезали по стаканчику. Непонятно для чего взявшись читать меню, Вильчевский, показывая барменше с усами, ткнул пальцем в водку. Водка оказалась для девочек, фруктовой, и не добирала даже двадцати градусов. Чуть не извергнув всё в знак протеста за барную стойку, они, обиженные, покинули негостеприимное заведение, хлопнув дверью так, что в Италии, наверное, завалилась пизанская башня, и сразу же случайно наткнулись на рюмочную. Простая, как воровство теоремы Пифагором, рюмочная предоставила в их распоряжение по сто грамм настоящей огненной воды, не опозоренной персиковыми добавками. Выпив взаправдешней водки, они внезапно, в пароксизме благонравия, оставили рюмочную и инклюзивно подиспутировали у фонтанов ещё о умопостигаемой сущности, выраженной таким понятием идеалистической философии, как ноумен. Что называется, интеллектуально посозерцали «вещь в себе». Причем, Вильчевский не согласился со Степаном в определении совокупаемого интелегибельного мира. Степан утверждал, что всё-таки перед ними важнейший спекулятивный атрибут неоплатонических традиций, а Вильчевский просто не согласился. Он не обосновал несогласие, а заявил, что знает один иероглиф, и предложил писать его в столбик, по-корейски. Это он обосновал. Во-первых, руки всегда заняты делом, во-вторых, глаза растягивает. У Вильчевского нашёлся в кармане фломастер, а так как корейский иероглиф он к тому времени уже забыл, дружки, высокомыслием своим безмерно славные, написали на стене сочиненный тут же стишок: «Несмотря на снег и влагу, помогая друг другУ, мы ходили по барАм (повидали много дам) (с усЮм), пихты-ели все в снегу, гнутся-стонут на ветру (после гадя на бегу)». Диспут, предшествующий написанию стиха, проходил в довольно усеченной форме. Имеется в виду не содержание, а формулировки. Философские материи к тому времени можно было излагать на пальцах, додрыгивая изящные движения. Вполне возможно, на пальцах получилось бы ёмче. Чувствуя это, Степану плеснула в голову мыслишка — освежиться. Ввиду того что кофейные принадлежности остались наверху, пришлось ограничиться окунанием голов в фонтан. Если на 2 глаза приходится 1 нос — это долг гражданина, когда на 1 глаз приходится 2 носа — это эгоцентризм художника. А уши отражённые в воде выпученному глазу — расковыченная антиобщественная распущенность.

Последнее, что они придумали перед похоронами, импульсивно направляемые смутными воспоминанием о телевизионных новостях, это зашли на круглосуточный телеграф и послали телеграмму. Возник спор чью фамилию записать. Вильчевский с сожалением отметил, что всю его сознательную, точнее несознательную жизнь плохо платил членские взносы. Поэтому записали фамилию Степана. Сонная женщина, не вдаваясь в содержание текста, отправила международную телеграмму следующего содержания.

Шапка: Италия. Рим. Ватикан. Римскому Папе. Текст: В знак примирения Ватикана и Русской автокефальной церкви предлагаем причислить к лику святых Бумажного Степана Андреевича. Подписи семи тысяч семисот семидесяти семи членов Общества православной молодежи. Обратный адрес: Россия. Москва. Художественно-оформительская мастерская МГУ им. Ломоносова, Безбумажному Андрею Степановичу.

Отправили в этой приличной формулировке при всём при том, что Вильчевский настаивал не на Обществе православной молодежи, а на иоанитах или иннокентьевцах, в крайнем случае — духоборцах или молоканах. С тем, что семь тысяч семьсот семьдесят семь подписей не следует отдавать Добровольно-спортивному обществу работников Московского центрального отопления, согласился сразу, не стал настаивать на своем непроходном варианте.

Там же на почте обнаружилось, что их ребенок лежит на спине, раскрыв в немом укоре попугайский клюв, так и не ставший орлиным. Можно представить последние слова усопшего, что-нибудь благородное: «Папа и мама, я вас прощаю. Будьте счастливы!». Но слова эти художникам не представились. Уж больно одиозной личностью; обжорой, засранцем, дураком и извращенцем рос первенец. Правда, вины за такое воспитание они не чувствовали. Их до слез трогал сам факт смерти. Как данность. Поэтому сейчас друзья и стояли на коленях. Луна печатала сверху конусом света, а перед ними была выкопана могила. Бездыханный ребёнок, можно сказать, лежал на руках, а точнее, был зажат в потном кулаке. Родители попрощались с покойником. Вильчевский сказал речь:

— У нас два этих…бехиндеров — господин президент и наш сыночек. Один, слава Богу, отмучился… — не выдержал и, породив неартикулированный звук, всхлипнул.

Проходящий мимо поздний выгульщик своей собаки вильнул к ним, тревожно спросил:

— Ребята, что случилось?!

Степан торжественно опустил оранжевое яйцо в ямку и завалил землей. А Вильчевский, собрав в горсть на груди рубашку, свалив глаза в кучу, голосом, дрожащим от слез, простонал прохожему:

— Тамагочи… сдох!!

Ирландский терьер выгульщика поднял морду к луне и над городом разнесся траурный вой.

Музыка линика в стихе проигрыш до стиха

??

К аждый раз, проезжая мимо этого четырёхэтажного здания, он чувствовал что-то такое без определения. Странная архитектура, ассиметричная, оплошное сочетание песочного кирпича и открашенных фиолетом стен, башня с остановившимися часами, вход запечатанный кованной решёткой, не то что немытые окна — непроглядываемые. Здание нежилое, спросил потом местных, оно стояло так годами. На здании огромные навесные буквы — TEUFEL, перевод — дьявол. На вернисаже, продав аж две картинки, напригубившись, заполночь, обнимая чью-то восторженную талию, пожал плечами в компании:,Чёрт его знает, где его бюро: в астрале, в глухой крапиве, или может конкретно… дом тут у вас есть подписанный, Некарштрасэ номер сто девяносто один. Знал бы точно, заключил бы сделку — ему душу, если проиграю, мне помощь в решении моей глыбодробной творческой заморочки., Сегодня же, проезжая утром мимо на трамвае, увидел: здание оделось строительными лесами, рабочих кишмя кишит. Через пару дней вновь позолоченные часы на башне ударили боем, оповещая об открытии аукционного дома. У входа навешали чёрно-ржавые конусы, из коих пропановое пламя с подрёвом хлещет. На фасаде появилось: FЭr die Kunst Von der Kunst Mit der Kuns. Перевод: Для искусства От искусства С искусством. Обошёл этажи — весь бомонд: Пикассо, Дали, Матисс, передвижники, вплоть до концептов малых народностей на моржовых клыках. Единственно, игнорировали Бумажного. И хорошо, он пока ещё не антиквариат. Хмыкнул на всякий случай:,Ладно, давай поиграем.,