Константин Бояндин - Последний час надежды

Я приподнял свой. Пить вино я уже научился. Ники, заметили мы то или нет, успела преподать нам уроки манер. Но привычки никуда не делись, и приходится следить за собой.

— Холодное лето, — вздохнул мсье Шарль. — Печальное. Вы ведь родом с юга, мсье Брюс?

— Из Сант-Туаре, — я кивнул.

— Замечательное место. Какой у вас делают сыр! У меня есть несколько бутылок вина из Сант-Туаре, не желаете попробовать?

— С удовольствием, но не сейчас, — я приподнял бокал вновь, глядя на то, как играет вино.

— Я подам к завтраку. Мне довелось работать в ваших краях, и я часто гулял по лесам…

Он говорил и говорил. Мне даже не нужно было поддерживать беседу, просто слушать — мсье Шарль хороший рассказчик. В окно стучался дождь, уже смирившийся с тем, что его не впустят, а у меня внутри успокаивались разные версии, сходились вместе.

Я пил вино, и одновременно ощущал, что рядом со мной Ники, чувствовал руку Софии, сжимающую мою руку, тарахтение Чертёнка, устроившегося у меня в ладони, хруст ветвей под ногами в парке, скрип подошв о брусчатку по ту сторону ограды…

«Это есть», — повторил я беззвучно. И та версия, где я пил вино, стала ярче и заметнее остальных.

Через два часа и полторы бутылки, я понял, что теперь хочу спать.

Трое, поместье «Жасмин», 6 августа 2010 года, 9:30

— Мы выезжаем завтра, — София закрыла блокнот. — Сегодня нужно взять всё, что ещё осталось. Брюс? Что там с сапёром?

Я уже успел заказать для Корсара билеты во все места. Если я не напутал и правильно возвращался из нити в нить, через неделю у меня будут подробнейшие инструкции — как заминировать и подорвать каждое из особых мест. Труднее всего в Антарктиде. У меня возникла мысль — может, попросту сбросить в Эребус небольшую атомную бомбу?

— Он работает, — ответил я на словах.

— Радиолог?

— Сегодня разговариваю с ним.

— Запасные варианты?

Я начинал злиться.

— Есть запасные варианты. Я не маленький ребёнок.

— Всё, — Ники взяла нас с ней за руки. — Мир. Выезжаем в Ле-Тесс через два часа.

Мы уже убедились, что каждое «возмущение реальности», вызванное Инвариантом было непреодолимым барьером. Мы могли видеть — вспоминать — что угодно, но перепрыгнуть за полночь и изменить хоть что-нибудь уже не могли. Теперь становилось понятно, отчего так торопится Ники. По её словам, настолько мощные возмущения — большая редкость, это означает, что Инвариант усердно «шьёт и кроит» реальность, меняет её так, как ему удобно.

Что-то он скроит!

Я не сразу решился сказать Ники про своё расщепление. Только когда мы остались с ней вдвоём.

— Нет, ты не в чужом теле, — возразила она. — Просто что-то случилось, в тебе. Ты перестал сидеть на двух стульях.

Она отошла к окну, встала спиной ко мне.

— Я вижу дом, — проговорила Ники, — который рисовала Софи. Ваш с ней дом. Вы живёте там, она ворчит на тебя каждый день, но это игра, тебе нравится слушать её. Она не лезет в твои дела, но всегда рядом, когда ты в затруднении. Я часто приезжаю к вам в гости, и вы оба рады мне…

— Перестань, — попросил я. Мне становилось не по себе.

Она обернулась.

— Но ты живёшь здесь, и часто пьёшь по ночам с мсье Шарлем, когда я утомляю тебя разговорами — он помогает тебе коллекционировать вино и учит варить кофе. Ты никому не признаёшься, что до си пор не можешь выбрать имя для нашего сына, который вскоре появится на свет, и это не даёт тебе покоя.

— Хватит, — произнёс я едва слышно. Она говорила, а я это всё видел, будто вокруг меня шло кино — трёхмерное, яркое, но немое.

— Ты просто признался, что мы обе нужны тебе. И сделал выбор. Все выборы, которые мог. Ты привыкнешь. Хотя к такому нельзя привыкнуть.

— Ники, — реальность, где я жил с Софией, потускнела и временно пропала, растворилась, ушла. Говорить оказалось необычайно трудно. Это только в кино эту фразу говорят по сто раз и без усилий. — Я люблю тебя.

Она улыбнулась, подошла и обняла меня. — Я люблю тебя, Брюс, — услышал я где-то на пороге восприятия.

За окном небо стремительно расчищалось.

Трое, Ле-Тесс, 6 августа 2010 года, 14:25

Я трудился не покладая рук — и впервые сам ощущал себя террористом. Потому что первый вопрос, который я задавал радиологам, звучал так — что нужно использовать, чтобы гарантировать стойкое заражение местности площадью такой-то минимум на два-три месяца, чтобы средний уровень такой-то радиации был… и так далее. Поначалу потратил почти две «невидимых» недели, чтобы самому ответить на этот же вопрос.

Ники говорила о чём-то с комиссаром Лакруа. Тому досталась награда за помощь в преодолении кризиса и я мог созерцать его довольное лицо. Знал бы комиссар, чем занимается глава ювелирной корпорации прямо сейчас, на расстоянии пары метров от него. С ума можно сойти.

— Я ничего не понял, — дождавшись паузы, я прикрыл компьютер и посмотрел в сторону Софии. — То есть я не понимаю, почему я ищу всех этих радио… — София, не глядя, сильно ударила меня локтем в бок. — Специалистов. Я же сам могу всё это узнать.

— Да, можешь, — кивнула она, стремительно набирая текст на экране. Я покосился — так, чтобы ещё не получить по шее — и увидел формулы, формулы, формулы… — А тебе это будет интересно? И знаешь, есть такая вещь…

Она посмотрела на экран, удовлетворённо кивнула, потерев лоб.

— Человек не может обучиться всему. Ты умеешь танцевать в балете? Сможешь сам доказать большую теорему Ферма? Стать кардиохирургом?

От последней мысли меня передёрнуло. Крови не боюсь, но не люблю, тем более — резать людей.

Она кивнула.

— Каждым делом должен заниматься специалист.

— А ты сейчас чем занимаешься? — поинтересовался я, взяв чашку с кофе.

— Получаю премию Бреслау, — ответила она серьёзно.

Я чуть не поперхнулся.

— Ты её можешь получать каждый год без усилий.

— Это жульничество, — она посмотрела на меня сурово. — А я получу её честно.

Ники закончила говорить с комиссаром. Тот приподнял шляпу, улыбнулся Софии и отбыл.

— Я готова, — Ники отряхнула руки. — Можно отправляться хоть сейчас. Брюс, чего такой мрачный?

Я вспоминал свои «игры» на бирже, когда акции конкурентов уверенно шли вниз, а мои — вверх. Все прочие случаи, когда я использовал то, что все остальные и представить не могли, и начинал понимать, почему так возмутилась София и почему меня перестало радовать и вызывать гордость то, что я — самый богатый человек Галлии. Это всё мираж, нечестная игра. Наверное, потомственный видящий меня бы высмеял за такие слова, но мне стало не по себе.

— Осознал, что всё это время я жульничал, — проворчал я, и встал из-за стола. — Погуляю немного.

София и Ники переглянулись и, кивнули, не говоря ни слова. Ни вслух, ни «мысленно».