Коллектив авторов - Полдень, XXI век (май 2011)

Август отлеживался в вестибюле минут пятнадцать, потом все же поднялся на крышу к Пирошникову. Лариса Павловна предлагала вызвать неотложку и милицию, но он отказался.

– Знаю я эту милицию, – сказал он. – Нет, с хачами надо по-другому разговаривать.

Август остался ночевать на пятом этаже. Серафима постелила ему в детском саду, в пустующей пока палате, покормила и попросила Гулю за ним присматривать. Репетиция так и не состоялась.

Однако Юлька не желала мириться с переселением Августа на пятый этаж.

– Я поеду к нему! – заявила она.

Пришлось уступить. Юлька собрала свои блокноты со стихами и ноутбук, который уже давно фактически перешел к ней в пользование. Сопровождавший ее Пирошников нес Августу свою гитару.

А когда подошла Серафима и привела с собою все семейство Гули, публики оказалось достаточно, чтобы Август согласился спеть.

Он не стал петь свою песню, а снова запел стихи Рубцова про зимнюю звезду полей. Пирошников слушал Августа и смотрел на детей – Юльку и троих узбекских малышей, которые не знали по-русски ни слова. Они были одинаково печальны, а у Юльки слеза блестела в глазах. Пирошников подумал, что Рубцов начал оплакивать Родину, когда никто еще не догадывался о том, что с нею случится. А сейчас уже поздно.

Засыпая, Пирошников думал о том, как непоправимо быстро пал один из столпов советской идеологии – пролетарский интернационализм, казалось, впитанный всеми национальностями Союза с материнским молоком. Хрестоматийная «Колыбельная» из кинофильма «Цирк», всегда вызывавшая у него слезы, теперь выглядела всего лишь агиткой, бездарной заказной агиткой сытых советских кинематографистов. И Любовь Орлова, и этот кудрявенький негритеночек – он потом вырос и свалил в Америку, на родину предков, где когда-то их линчевали, а теперь живут, терпят…

«Нет, неправда, – возражал он себе. – У нас в школе не было никаких национальностей, хотя мы знали, что Борька Мушин – азербайджанец, Лера Шмуклер – еврейка, а толстая девочка Инна Попандопуло – вообще гречанка. Но это знание никак не влияло на наши отношения. Ни в малейшей степени!»

В школе… Больше, чем полвека назад. Ты еще вспомни Крещение Руси. Окрестили всех, кто под руку попал, – и дело с концом. Правда, вряд ли там были негры…

«И все же крот… – подумал он. – Слепой ленивый крот. Никак не медведь. Мы льстим себе…»

…И снились ему ледяные ромашки, целое поле ромашек, покрытых корочкой льда, как леденцы на палочках. Они качались, ломались и падали, а он шел по этому полю к горящей на черном небе одинокой звезде под перезвон падающих хрустальных венчиков.

Пирошников проснулся и обнаружил, что Серафимы рядом нет. Он накинул любимый халат и вышел в гостиную. Дверь в комнату Юльки была приоткрыта, но когда он заглянул туда, то увидел, что девочки тоже там нету. «К Августу сбежали… – догадался он не без досады. – Удивительные существа женщины! Так безошибочно чувствуют талант… А ты уже толст и ленив, как… крот!»

Дался ему этот крот.

Он посмотрел на часы. Было аккурат без трех минут десять. Иными словами, через три минуты должна была начаться первая радиопередача.

И действительно, ровно в десять часов что-то щелкнуло в невидимом репродукторе под потолком, и голос аспиранта Браткевича произнес:

– Доброе утро, дорогие друзья домочадцы и наши гости из разных уголков России и ближнего зарубежья. Предлагаем прослушать литературно-музыкальную композицию на стихи русских поэтов «Вставай, страна огромная!».

– Твою мать!.. – тихо выругался Пирошников. – Думать надо же! Нашли момент!

Он пожалел, что вчера вечером позвонил Браткевичу и рассказал об избиении Августа. Как видно, творческая бригада решила ответить словом.

И действительно, грянули незабываемые аккорды песни «Священная война», но быстро смикшировались, и голос Залмана, явно подражавшего диктору Левитану, начал читать:

Снова заиграла музыка, это было вступление к какой-то знакомой песне, но Пирошников пока не мог угадать. Его отвлек сигнал мобильника. Звонил Геннадий.

– Владимир Николаевич, спуститесь в вестибюль, пожалуйста. Срочно, – сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Ничего не поделаешь, пришлось спускаться вниз. Пока Пирошников ехал в лифте, тоже оборудованном трансляцией, голос Марка Бернеса пел:

Выйдя из лифта, Пирошников увидел в центре вестибюля скопление людей, среди которых сразу бросились в глаза двое в белых халатах. Они склонились над лежащим на полу человеком, в котором Пирошников узнал джигита с хищным орлиным носом, виденного давеча здесь же в компании сородичей.

Он был бледен, глаза закрыты, но дышал часто и шумно. Врачи что-то делали с его головой.

Открылась дверь на улицу и в вестибюль неторопливо, вразвалку вошли три милиционера в зимних куртках и шапках. Один офицер и два сержанта.

А Бернес все пел про солдата, вернувшегося с войны.

От группы, окружавшей джигита и колдующих над ним врачей, отделился Геннадий и сделал два шага к милиционерам. Они начали о чем-то беседовать, как вдруг Геннадий заметил Пирошникова и сделал приглашающий жест: подходите!

Пирошников подошел и сдержанно кивнул ментам.

– Наш хозяин, – представил его Геннадий.

– Документы? – спросил офицер.

Пирошников достал паспорт, который всегда был при нем, и протянул ему.

А Геннадий продолжал излагать ситуацию, которую знал со слов той же вахтерши. С утра группа кавказцев, как всегда, собралась под лестницей, было их человек пять. О чем-то галдели, как выразился Геннадий. Как вдруг в вестибюль ворвалась толпа подростков из близлежащих домов численностью чуть ли не вдвое большей, вооруженных к тому же обрезками труб и арматуры.