Эдгар Берроуз - Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men]

Я пересказывал сплетни нашего района, услышанные во время дневной работы — Двадцать Четыре подняли местные цены на продукты. Женщина Эндрью Уайта родила двойню — девочку и мальчика; но девочка умерла; нет нужды говорить, отчего умирало большинство девочек в самом раннем возрасте. Соор сказал, что будет обкладывать нас налогами до тех пор, пока мы не умрем от голода — приятный парень этот Соор… Один из Каш гвардии взял Нелли Леви… Хоффмейер сказал, что следующей зимой мы будем больше платить за уголь… Деннис Корриган был сослан на десять лет на шахты, потому что был пойман за чтением по ночам… — и все они были одинаковы, наши слухи, все мрачнее и мрачнее, печальные или трагические; но ведь вся жизнь была для нас трагедией.

— Какая глупость с их стороны поднимать налоги на продукцию, — заметила Хуана, — их отцы прикончили заводы и фабрики, а сейчас они хотят прикончить сельское хозяйство.

— Чем раньше они это сделают, тем будет лучше для всего мира, — ответил я. — Когда они доведут всех фермеров до голодной смерти, они сами умрут с голода.

Затем внезапно она вернулась к разговору о Деннисе Корригане.

— Было бы милосерднее убить его, — сказала она.

— Вот поэтому они этого и не сделали, — ответил я.

— Вы всегда торгуете по ночам? — спросила она и прежде, чем я успел ответить, добавила: — Не отвечай. Мне не следовало спрашивать. Но я надеюсь, что ты не занимаешься этим, ведь это так опасно — и торговцев почти всегда ловят.

Я рассмеялся.

— Далеко не всегда, — сказал я, — или большинство из нас давным-давно бы работало на шахтах. Мы не проживем другим путем. Проклятые налоги нечестные — они всегда были подлыми, и самые крепкие рухнули, пытаясь справиться с ними.

— Но шахты такие ужасные! — воскликнула она, содрогаясь.

— Да, — ответил я, — шахты ужасные. И я скорее умру, чем отправлюсь туда.

Через какое-то время Хуана отправилась к нам в дом, чтобы повидаться с моей матерью. Ей очень понравился наш дом. Отец моего отца построил его своими собственными руками. Он был построен из камней, взятых на руинах старого города — камней и кирпича. Отец сказал, что уверен, что кирпичи были старыми — мы видели фирменные знаки на торцах этих кирпичей. И практически все дома в округе были построены подобным образом, — из обломков. Фундамент возвышался над землей на три фута — из крепких камней различных размеров, а выше шли кирпичи. Камни установлены так, что один торчит, другой западает, это создает странное, но интересное впечатление. Навесы крыши низкие и изогнутые, а сама крыша — высокая. Красивый дом, и мать скрупулезно поддерживала в нем чистоту.

Мы разговаривали примерно с час, сидя в нашей гостиной, — отец, мать, Хуана и я, — когда дверь внезапно, безо всякого предупреждения распахнулась, и мы увидели человека в форме Каш гвардии. За ним появились другие. Мы встали и стояли в молчании. Двое вошли и заняли свой пост по обеим сторонам дверей, а затем вошел третий — высокий темный мужчина в форме коменданта, и мы сразу поняли, что это Ор-тис. За его спиной виднелось еще шестеро.

Ор-тис посмотрел на каждого из нас и затем обратился к моему отцу:

— Ты — брат Джулиан 8-й.

Отец кивнул. Ор-тис смотрел на него какое-то время и затем его взгляд скользнул по матери и Хуане, и я увидел, что новое выражение появляется на его лице, смягчая яростный вид. Он был большим, но не настолько тяжелым, как самые крупные из его класса. Его нос был тонким и, скорее, привлекательным, глаза — холодные, серые и подозрительные. Он совершенно отличался от толстой свиньи — его предшественника. Очень отличался и представлял особую опасность; даже я заметил это. Я видел тонкую жестокую верхнюю губу и полную — чувственную — нижнюю. Одна принадлежала свинье, другая — волку. Жизненная сила и волчьи черты лишь подчеркивали это.

Визит в наш дом был обычным для этого человека. Бывший комендант никогда не сопровождал своих людей на подобного рода дела; но Тейвос нагляделся на Ор-тиса. Он никому не верил — он должен был все видеть собственными глазами, и он не был ленивым, что было плохо для нас.

— Значит, ты — Брат Джулиан 8-й! — повторил он. — О тебе поступили нехорошие сведения. Я прибыл сюда сегодня по двум причинам. Первая — предупредить тебя, что Каш гвардия управляется теперь совсем другим человеком, чем раньше. Я не потреплю обмана и предательства. Здесь должно быть только полное подчинение Джемадару в Вашингтоне — и каждый национальный и местный закон должны быть подчинены этому. Создающие проблемы и предатели проживут недолго. Манифест об этом будет прочтен на рыночной площади в субботу — манифест только что прибыл из Вашингтона. Наш великий Джемадар возложил великую власть на командиров Каш гвардии. Ты будешь приходить ко мне со всеми своими неприятностями. Где правосудие споткнется, я буду судом в последней инстанции. Правосудие в любом суде должно апеллировать ко мне.

С другой стороны, я хочу, чтобы злоумышленники убоялись нового закона, и любой проступок будет рассматриваться перед военным трибуналом, возглавляемым комендантом Каш гвардии.

Мы поняли, что это означает. Много ума не требовалось, чтобы понять всю безнадежность и ужас происходящего. Это означало, ни много ни мало, что наши жизни и свобода были в руках одного человека, и этот Ярт нанес самый разрушительный удар по человеческому счастью на Земле, где, по-нашему мнению, государства больше не существует. Он отнял у нас последние жалкие остатки утраченной свободы, которую должен был отобрать для укрепления своей мощной политической военной машины.

— И, — продолжал Ор-тис, — я пришел по другой причине — причине, которая не сулит тебе ничего хорошего, Брат Джулиан; но мы посмотрим, мы посмотрим, — и повернувшись к своим людям, стоящим позади, он отдал короткий приказ: — Обыщите это место!

Это было все, но в моей памяти возник другой человек, стоящий в этой гостиной, человек, у которого выпал пустой мешок, когда он поднял руку.

Больше часа они обыскивали наши три маленькие комнатки. Больше часа они переворачивали все наши пожитки снова и снова; однако они в основном обыскивали гостиную и особенно камин, в надежде найти спрятанное там. Дюжину раз мое сердце замирало, когда я видел, как они ощупывают камни в камине.

Мы все знали, что они ищут — все, кроме Хуаны, — и мы знали, что это будет означать для нас, если они найдут его. Смерть для отца и для меня, и участь худшая, чем смерть, для матери и девушки. И подумать только, Йохансен совершил это лишь для того, чтобы заслужить милость нового коменданта! Думаю, что он действовал только из этих соображений. Боже, если бы я знал настоящую причину!

И пока они искали, Ор-тис беседовал с нами. В основном он говорил с матерью и Хуаной. Я ненавидел тот взгляд, которым он поглядывал на них, в особенности на Хуану; но его слова были достаточно вежливыми. Он, казалось, хотел произвести на них впечатление своими политическими идеями — он, происходящий из класса, похитившего у женщин свободу, которую те завоевали в двадцатом веке после многих веков рабства и мучений, и пытался обратить их в свою политическую веру! Они не имели ничего — ни одна женщина не имела ничего — они только знали как ненавидеть и проклинать захватчиков, отбросивших их назад, в новое, еще худшее рабство. Это была их политика, это была их религия. Ненависть. Но тогда мир был одной только ненавистью — ненавистью и страданием.