Аркадий Стругацкий - Пикник на обочине

— Стой, — сказал он Арчибальду.

Они остановились перед лощиной, и Арчибальд растерянно оглянулся на Рэдрика. Дно лощины было покрыто гнойно-зеленой, жирно отсвечивающей на солнце жижей, над поверхностью ее курился легкий парок, между холмами он становился гуще, и в тридцати шагах уже ничего не было видно. И стоял смрад. Черт знает что гнило в этом отвратительном месиве, но Рэдрику показалось, что сотни тысяч разбитых тухлых яиц, вылитых на кучу из сотни тысяч тухлых рыбьих голов и дохлых кошек, не могут вонять так, как воняло здесь. Арчибальд издал горловой звук и отступил на шаг. Рэдрик стряхнул с себя оцепенение, торопливо вытащил из кармана сверток с ватой, пропитанной дезодорантом, заткнул ноздри тампонами и протянул вату Арчибальду.

— Спасибо, мистер Шухарт, — слабым голосом сказал Арчибальд. — А как-нибудь верхом нельзя?

Рэдрик взял его молча за волосы и повернул его голову в сторону кучи тряпья на каменной россыпи.

— Это был Очкарик, — сказал он. — А на левом холме — от сюда не видно — лежит Пудель. Понял? Вперед.

Жижа была теплая, липкая, как гной. Сначала они шли в рост, погрузившись по пояс. К счастью, дно под ногами было каменистое и довольно ровное, но вскоре Рэдрик услышал знакомое жужжание с обеих сторон. На левом холме, освещенном солнцем, ничего не было видно, но на склоне справа, в тени, запрыгали бледные лиловатые огоньки.

— Нагнись, — проговорил он сквозь зубы и нагнулся сам. — Ниже, дурак! — крикнул он.

Арчибальд испуганно пригнулся, и в ту же секунду громовой разряд расколол воздух. Над самыми головами затряслась в бешеной пляске разветвленная молния, едва заметная на фоне неба. Арчибальд присел и окунулся по плечи. Рэдрик, чувствуя, что уши ему заложило от грохота, повернул голову и увидел в тени ярко-алое, быстро тающее пятно среди камней, и сейчас же ударила вторая молния.

— Вперед, вперед! — заорал он, не слыша себя.

Теперь они двигались на корточках, выставив наружу только головы, и при каждом разряде Рэдрик видел, как длинные волосы Арчибальда встают дыбом, и ощущал, как тысячи иголочек вонзаются в кожу лица. «Вперед, — монотонно повторял он. — Вперед…» Он уже ничего не слышал. Один раз Арчибальд повернулся к нему в профиль, и он увидел вытаращенный ужасом глаз, скошенный на него, и белые трясущиеся губы, и замазанную зеленью потную щеку; потом молнии стали бить так низко, что им приходилось окунаться с головой, зеленая слизь заклеивала рот, было трудно дышать; хватая ртом воздух, Рэдрик вырвал из носа тампоны и обнаружил вдруг, что вонь исчезла, что воздух наполнен свежим пронзительным запахом озона, а пар вокруг становился все гуще, или, может быть, это потемнело в глазах, — и уже не видно было холмов ни справа, ни слева, ничего не было видно, кроме облепленной зеленой грязью головы Арчибальда и желтого клубящегося пара вокруг.

Пройду, пройду, думал Рэдрик. Не в первый раз, всю жизнь так, сам в дерьме, а над головой молнии, иначе никогда и не было… И откуда здесь это дерьмо? Столько дерьма… с ума сойти, сколько дерьма в одном месте, здесь дерьмо со всего мира… Это Стервятник, подумал он яростно. Это Стервятник здесь прошел, это за ним осталось. Очкарик лег справа, Пудель лег слева, и все для того, чтобы Стервятник прошел между ними, прошел и оставил за собой все свое дерьмо… Так тебе и надо, сказал он себе, кто идет следом за Стервятником — тот всегда глотает дерьмо. Во всем мире так. Их слишком много, Стервятников, потому ни одного места и не осталось, все загажено… Нунан — дурак: ты, мол, Рыжий, нарушитель равновесия, разрушитель порядка, тебе, Рыжий, при любом порядке плохо, и при плохом плохо, и при хорошем плохо, из-за таких, как ты, никогда не будет царствия небесного на земле… Да что ты в этом понимаешь, толстяк? Когда это я видел хороший по рядок? Когда это ты видел меня при хороших порядках? Я только всю свою жизнь и вижу, как умирают Кириллы и Очкарики, а Стервятники проползают между их трупами, по их трупам и гадят, и гадят, и гадят…

Он поскользнулся на повернувшемся под ногой камне, окунулся с головой, вынырнул, увидел совсем рядом перекошенное, с вытаращенными глазами лицо Арчибальда и вдруг на мгновение похолодел: ему показалось, что он потерял направление. Но он не потерял направление. Он сейчас же понял, что надо идти вон туда, где из жижи торчит черная верхушка камня, хотя, кроме этой верхушки, не было видно ничего в желтом тумане.

— Стой! — заорал он. — Держи правее камня!

Он не услышал своего голоса, поймал Арчибальда за плечо и стал показывать рукой: держись правее камня, голову вниз.

Вы мне за это заплатите, подумал он. У камня Арчибальд нырнул, и сейчас же молния с треском ударила в камень, только раскаленные крошки полетели. Вы мне за это заплатите, повторял он, погружаясь с головой и изо всех сил работая руками и ногами. В ушах гулко раскатился новый удар молнии. Я из вас всю душу вытрясу за это. Он мимолетно подумал: о ком это я? Не знаю. Но кто-то за это должен заплатить, кто-то мне за это заплатит! Подождите, дайте только добраться до шара, до шара мне дайте добраться, я это дерьмо вам в глотки вобью, я вам не Стервятник, я с вас спрошу по-своему…

Когда они выбрались на сухое место, на уже раскаленное солнцем каменное крошево, оглушенные, вывернутые наизнанку, шатаясь и цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, Рэдрик увидел облупленный автофургон, просевший на оси, и смутно вспомнил, что здесь, возле этого фургона, можно отдышаться в тени. Они залезли в тень. Арчибальд лег на спину и принялся вялыми пальцами расстегивать на себе куртку, а Рэдрик привалился рюкзаком к стенке фургона, вытер ладонь о щебень и полез за пазуху.

— И мне, — проговорил Арчибальд. — И мне, мистер Шухарт…

Рэдрик поразился, какой у этого мальчишки громкий голос, хлебнул, закрыл глаза, прислушиваясь, как горячая, все очищающая струя проливается в глотку и растекается по груди, глотнул еще раз и протянул флягу Арчибальду. Все, подумал он вяло. Прошли. И это прошли. Теперь сумму прописью. Вы думаете, я забыл? Нет, я все помню. Думаете, я вам спасибо скажу, что вы не утопили меня в этом дерьме? Хрен вам, а не спасибо. Теперь вам конец, понятно? Я ничего этого не оставлю. Теперь я решаю. Я, Рэдрик Шухарт, в здравом уме и в доброй памяти буду решать все за всех. А вы, все прочие, стервятники, жабы, пришельцы, костлявые, квотерблады, зелененькие, хрипатые, в галстучках, в мундирчиках, чистенькие, с портфелями, с речами, с благодеяниями, с работодательством, с вечными аккумуляторами, с вечными двигателями, с «комариными плешами», со светлыми обещаниями, — хватит, поводили вы меня за нос, через всю жизнь мою вели меня за нос, я все, дурак, хвастался, что, мол, как хочу, так и делаю, а вы только поддакивали, а сами, гады, перемигивались и вели меня за нос, тянули, тащили, через дерьмо, через тюрьмы, через кабаки… Хватит! Он отстегнул ремни рюкзака и принял из рук Арчибальда фляжку.