Том Годвин - Вирус бессмертия (сборник)

Надзиратель обычно выжидал, пока уйдет коридорный, несколько минут стоял, переминаясь с ноги на ногу, и только потом садился на край табуретки. Я клал книгу на пол возле койки и оборачивался к нему.

Чем меньше времени оставалось до «большого дня», тем чаще он появлялся в моей камере. Выглядел он все хуже и хуже. Со стороны можно было подумать, что не мне, а ему предстояло, как говорится, «оседлать молнию».

— Знаете, гм… гм… Приведение приговора в исполнение… состоится через несколько недель, — сказал он однажды, прикуривая одну сигарету от другой. Руки его дрожали.

— Знаю.

— А вы… вы выбрали способ, которым… который вы хотели бы? — мялся он. — Знаете, в нашем штате допускаются лишь два способа казни. Либо повешение, либо расстрел…

Я постарался ответить как мог равнодушнее:

— Там, на востоке, электроэнергия дешевле, что ли? Я думал, что везде применяют электрический стул.

— У нас вы можете выбрать только одно из двух.

— Ну, ладно. Тогда пусть меня расстреляют. Выбираю взвод солдат!..

Я потянулся за лежавшей на полу книгой, думая, что разговор кончен. Но надзиратель вновь дрожащим голосом обратился ко мне:

— И вас действительно совершенно не волнует, что вам приходится выбирать способ собственной смерти?

— А что ж тут волноваться? Все равно ведь вы меня прикончите!..

Лицо его исказилось болезненной гримасой. Он почти выбежал из камеры.

В течение трех следующих недель у меня был прекрасный аппетит, я поправился почти на три килограмма. Надзиратель за это время похудел на пять. Он, очевидно, гораздо больше размышлял о моей казни, чем я. Бедный парень, вероятно, любил ближнего своего больше, чем себя!.. Он даже — без моего ведома — обратился к губернатору штата с просьбой заменить мне смертную казнь пожизненной каторгой. На нем просто лица не было, когда он пришел сообщить об отказе…

Постепенно он стал действовать мне на нервы, хотя и нелегко возненавидеть человека, который так хочет вам добра.

За неделю перед казнью он появился в дверях камеры с каким-то незнакомым молодым человеком.

— Это доктор Сэнсом, — сказал надзиратель. — Он хотел бы с вами поговорить.

Я приподнялся на койке. «Этот доктор, вероятно, круглый идиот, — подумал я. — Ни один доктор, если он в своем уме, никогда бы не полез в камеру смертников».

Коридорный открыл решетчатую дверь, но в камеру вошел только доктор.

— Я оставлю вас наедине, — пробормотал надзиратель Раймонд и исчез вместе с коридорным.

— Вы пришли, доктор, проверить, достаточно ли я здоров, чтобы умереть? — спросил я.

Он улыбнулся одними губами. Глаза его оставались холодными, как голубоватые льдинки. Таких ледяных глаз я не видел еще ни разу.

— Вы бы лучше позаботились о нем, — кивнул я головой в сторону, куда удалился надзиратель. — Он слишком близко все это принимает к сердцу.

— А вы? Вас это ничуть не огорчает?

— Ничуть.

— Так мне и рассказали, поэтому я и пришел.

Доктор уселся, закинул ногу на ногу и продолжал:

— Я главный врач нейрохирургической клиники местной больницы. Я пришел, чтобы попросить вас: подарите ваше тело науке! Буду говорить точнее, подарите его мне.

Этот парень говорил без малейшего признака стыда. Совсем откровенно говорил, что хочет получить мой труп!..

— А зачем вам это, доктор?

— Вы, конечно, читали о пересадках органов, которые были произведены… Сердца, печени, почек…

— Я, конечно, в состоянии прочитать крупные буквы в газетных заголовках.

Он никак не реагировал на иронию.

— Видите ли, — сказал он, — мною разработаны совершенно новые методы, которые еще полгода назад показались бы чудом. Вы помогли бы спасти несколько человеческих жизней.

— Неужели несколько? — спросил я с деланным недоверием и представил себя в виде колоды карт, которую, растасовав, раскладывают по столу. — Слушайте, ведь я уже не ребенок. Мне под пятьдесят. Я всегда знал, что вам нужно свежее мясо. Но, увы, когда меня изрешетят пули, мой «будильничек» не пригодится ни мне, ни кому-либо другому!

Однако он хорошо подготовился к разговору:

— Тюремный врач сказал мне, что вы, учитывая ваш возраст, абсолютно здоровы. Вы почти всю жизнь прожили, подчиняясь строгому режиму: вовремя ели, гуляли, ложились спать и вставали. Вы были защищены от распространенных за пределами тюрем пороков. Я уверен, что все ваши органы — именно то, что нам нужно!.. А вот способ казни, который вы избрали, — это действительно форменная растрата. Я просил бы вас отказаться от расстрела.

— Об этом не может быть и речи! — заупрямился я.

— Ну, хорошо. А тело? Вы уступите его мне?

Меня не очень прельщала идея превратить мое тело в запасные части, но уж раз я решил уйти из жизни достойно…

— Я выбрал расстрел и не намерен от этого отказываться. А тем, что от меня останется, распоряжайтесь, как хотите.

— Отлично! — воскликнул доктор, вставая.

Затем он вынул из кармана пиджака и протянул мне на подпись какой-то документ. Он не хотел откладывать эту процедуру, боясь, что я передумаю.

Я подписал, не читая, и доктор Сэнсом ушел.

Утром в день казни мой надзиратель нервничал больше, чем я. Видно было, что он всю ночь не сомкнул глаз. От него пахло спиртом.

Я вышел вслед за ним в сопровождении бормотавшего молитвы «небесного штурмана» и, сознаюсь, подумал, что стаканчик виски не помешал бы и мне.

Тюремщики, мимо которых мы проходили, кивали прощально головами; некоторые что-то ворчали, желая, видимо, меня подбодрить.

На тюремном дворе было холодно. Первые лучи солнца золотили верх высокой кирпичной стены. Массивный деревянный стул с прикрепленными к нему ремнями стоял метрах в пятидесяти, напротив сарайчика, сколоченного из досок и прикрытого полотнищем. Я знал, что солдаты уже там. Когда наступит мой час, занавес поднимется и — трах!..

Метрах в двадцати левее стула стоял санитарный автомобиль с прицепом. Рядом с машиной — доктор Сэнсом с группой каких-то медиков. Слышался только рокот дизельмотора, установленного на прицепе. Я подумал, что мотор, вероятно, дает ток аппаратуре искусственного кровообращения.

Я подошел к стулу и сел. Тюремщики облегченно вздохнули: я не заставил их применять силу. Надзиратель очень невнятно прочитал какую-то бумажку. Двое полицейских ремнями пристегнули к стулу мои руки и ноги. Тюремный врач прикрепил к моей груди мишень, а потом закрыл мне голову тяжелым металлическим колпаком, края которого уперлись в плечи.

Наступила мертвая тишина.

Я хотел сказать что-нибудь остроумное, но вдруг почувствовал страшный удар прямо в сердце. Кровь хлынула горлом. Я успел подумать: «Доктор просчитался…»

Больше я ничего не чувствовал…