Том Годвин - Вирус бессмертия (сборник)

— Меня зовут Ричард Левайн, — сказал незнакомец. — Перед тем как это случилось, я был профессором истории.

— Я вижу, вы одеты, — сказал Р.Е. — Наверно, вы не из тех, что воскресли?

— Нет. Но только этот отличительный признак сейчас уж исчезает. Одежда расползается.

Р.Е. посмотрел на людей, медленно и бесцельно двигавшихся по улице, точно пылинки в солнечном луче. Мало на ком осталась одежда. Взглянув на свои ноги, он заметил, что брюки разошлись по швам. Он пощупал материю пиджака: шерсть расползалась под пальцами, ткань рвалась.

— Как будто вы правы, — сказал он.

— Обратите внимание на Меллонов холм, — продолжал Левайн. — Скоро он сравняется с землей.

Р.Е. повернулся на север, где на склонах Меллонова холма стояли особняки местной аристократии. Там, где раньше возвышался холм, поверхность земли стала почти плоской.

— Скоро ничего другого не останется, как только плоское, безликое, — сказал Левайн. — Только запустение… и мы.

— И еще индейцы, — ответил Р.Е. — Там, у кладбища, сидит человек и ждет индейцев. Жалеет, что у него нет мушкета.

— Думаю, с индейцами не будет хлопот. Какой им смысл воевать с врагом, которого нельзя ни убить, ни ранить? Да и страсть к борьбе пропадет, как и все другие страсти.

— Вы уверены?

— Вполне. Может быть, вы не подумаете, глядя на меня, но, признаюсь вам, пока все это не случилось, я получал большое, пусть невинное, удовольствие, глядя на красивую женскую фигуру. А теперь меня совсем не интересует женщина. Просто злость берет. Да нет, какая там злость? Меня даже не раздражает это равнодушие.

Р.Е. бросил беглый взгляд на прохожих.

— Я вас понимаю.

— Появление индейцев — это сущие пустяки, — продолжал Левайн. — Вообразите, что творится сейчас в Старом свете! Возвращаются кайзеры и цари. В Вердене и на Сомме солдаты приходят на старые поля сражений. Наполеон со своими маршалами мечется по всей Европе. И Магомет, должно быть, вернулся посмотреть, чего достиг за прошлые века ислам, а святые и апостолы прослеживают путь, пройденный христианством. Монголы с их ханами, начиная с Темучина, наверно, беспомощно блуждают в степях, тоскуя по своим лошадям.

— Вам, профессору истории, давно бы нужно быть там и наблюдать, — сказал Р.Е.

— А как бы я туда добрался? Ни один человек на земле не попадет сейчас никуда дальше, чем может пройти пешком. Никаких машин нет, да и лошадей, как я только что говорил, тоже нет. И что я увидел бы в Европе? Только апатию. То же, что и здесь.

Р.Е. услышал, что у него за спиной что-то мягко осело с едва уловимым гулом. Он обернулся. Крыло соседнего кирпичного здания рассыпалось. Всюду валялись куски кирпичей. Некоторые из них, очевидно, проскочили сквозь него, но он этого не почувствовал. Он осмотрелся кругом. Груды обломков теперь попадались реже. Те, что остались, заметно уменьшились, постепенно сглаживаясь.

— Я встретил сегодня одного человека, — сказал Р.Е. — Он думает, что над всеми нами уже свершился суд. Сейчас мы в раю.

— Суд? — встрепенулся Левайн, безучастно сидевший рядом. — Ну да, наверно, был. Теперь перед нами вечность. У нас не осталось Вселенной, никакого внешнего мира, ни чувств, ни страстей. Ничего, кроме нас самих и наших мыслей. Мы будем жить вечно погруженные в себя. А помните, как мы ломали голову — что с собой делать в дождливое воскресенье?

— Наше нынешнее положение вас как будто беспокоит?

— Беспокоит — это мягко сказано. Вот что я думаю. Представление Данте об аде было наивным, недостойным божественного воображения. Муки в огне. Нет, есть куда более изощренная пытка. Это скука. Муки ума, не находящего никакого выхода, обреченного вечно гнить в своем же сочащемся умственном гное, — вот настоящая пытка. О да, друг мой, нас судили и мы осуждены. Это не рай. Это ад.

Левайн встал и, уныло понурившись, ушел.

Этериель поднялся так высоко и засиял так ярко, как только осмеливался перед лицом Владыки. Его нимб мерцал маленькой светлой точкой в космосе.

— Смиренно прошу вас, Владыка, — сказал он склонившись, — выполнить ваше решение. Я не смею просить отказаться от него.

— Так что ж тебе надо, сын мой?

— Документ, одобренный Небесным Советом и подписанный вами, гласит, что воскресение из мертвых наступит в определенный день и час 1967 года по земному летоисчислению.

— Верно, сын мой.

— В решении не сказано, какой 1967 год. Как надо понимать 1967 год? Для большинства людей на земле это 1967 год после Рождества Христова. Но с того дня, как вы вдохнули жизнь в нашу землю, прошло 7476 лет. Если же верить доказательствам, которые вы создали в этом мире, прошло четыре миллиарда лет. Какой же сейчас год — 1967, 7476 или 4000000000?

Скажу вам еще, — продолжал Этериель — 1967 год после Рождества Христова — это 5728 год по еврейскому календарю. Это 2720 год со времени основания Рима, если пользоваться римским календарем. Это 1387 год по магометанскому календарю.

Владыка ответил тихим голосом:

— Я это знал, сын мой.

— Пусть тогда исполнится ваша воля! — воскликнул засветившийся от радости Этериель. — Пусть день воскресения из мертвых наступит в 1967 году, но лишь когда все жители Земли придут к согласию, что 1967 нужно назвать такой-то год и никакой другой!

— Да будет так, — сказал Владыка, и по этому его слову Земля приняла прежний вид вместе с Солнцем, Луной и всеми небесными светилами.

Перевод с англ. Ю. Коптева и Г. Скребцова

Вот уже около тридцати шести часов колонисты, оставшиеся в гигантском звездолете и собравшиеся на посадочной площадке, с тупым терпением ожидали окончания переговоров, которые вели их послы с туземцами планеты Удина.

Для Вирджила Симмонса его четырнадцать лет были тяжелым возрастом. Он был еще слишком юным, чтобы старшие относились к нему как к равному, и в то же время слишком взрослым, чтобы играть с детьми в зеленом снегу.

К концу вторых суток три посла вернулись, но от их официальности не осталось и следа. Они весело рассмеялись, когда один из них крикнул:

— Нам позволили здесь остаться!

Колонистов охватил восторг. Вирджил Симмонс, забыв о своем достоинстве, сохранять которое ему было так трудно, с радостным криком присоединился к остальной детворе, игравшей в зеленые снежки.

Они нашли наконец себе новую родину!

Прошло тринадцать лет; стояла зима, и зеленый снег, сдуваемый ветром с сопок, пушистыми хлопьями кружился вокруг Симмонса. Снег Удины; душистый снег, испускавший аромат древесной смолы. Впрочем, все здесь, на Удине, носило зеленоватые оттенки: планета вращалась вокруг зеленого солнца Забенес-Чалали, расположенного в созвездии Рака. Это была единственная зеленая звезда, видимая с Земли.