Журнал «Если» - «Если», 2002 № 08

Каждую деталь Гарт выписал настолько правдоподобно, насколько сумел, с увлечением истинного художника, но без практических навыков. Он работал над панно несколько недель. Вначале он задумал только одну идиллическую сценку, употребив несколько банок с краской, которые сумел отыскать. Но в процессе работы он придумывал все новые и новые подробности: совсем другие фигуры, другие здания, лишь слегка замаскированные изображения современных небоскребов, которые видел из монастырских окон. Он все время собирался наложить заключительные мазки, признать свое панно завершенным. Но тут же ему в голову приходила еще одна идея, потом еще одна.

В сиянии светочерепицы Гарт принялся за работу, макая кисти в завихрения красок. Он целиком ушел в мир своего воображения, даруя жизнь волшебной панораме. Он прямо-таки ощущал запах мокрого снега, лошадей, душистого эля, льющегося в дубовые бочонки…

— Не верю своим глазам! — произнес жесткий мужской голос, и от неожиданности Гарт выронил кисть. — Юноша, во что ты превратил эту комнату?

Гарт обернулся и увидел одного из монахов, сурового, много на своем веку повидавшего человека по имени Гикори, закаленного и сильного.

— Я заметил здесь свет, но никак не ожидал увидеть… подобное! Кто дал тебе разрешение?

— Мне просто захотелось создать что-нибудь хорошее, — сказал Гарт. — Я уже почти закончил. А тогда думал показать всем.

— Во-первых, тебе не следовало начинать. — Гикори скрестил руки на груди. — Или мы даем тебе слишком мало поручений, чтобы занять твое время? Вот пример того, что могут натворить ничем не занятые руки.

Гарт не знал, что ответить.

— Но… вы только поглядите. Это же не вандализм, а искусство.

— Ты вымазал целую стену, которая тебе не принадлежит. Вымазал без чьего-либо разрешения. Это и называется вандализмом. Идем со мной. Нам следует сейчас же сообщить Тополиному Пуху.

К несчастью, монастырский администратор тоже не знал, как поступить с этим воспитанником. Ведь обучение детей планировалось с великим тщанием и осуществлялось по строгой схеме. Старый мягкий толстячок, казалось, совсем растерялся, его лоб нахмурился от тревоги, плечи согнулись, будто под тяжкой ношей.

— Почему бы нам не позволить ему размалевать все стены до единой? — сказал Тополиный Пух с раздражением. Гарту не верилось, что оно было вызвано его проступком. — Может, тогда Бюро не прельстится этим зданием. Другого способа бороться с ними у нас нет.

— Сэр! — сказал Гикори. — Мы не можем поощрять такого рода…

Тополиный Пух взмахнул пухлой рукой.

— Ладно, ладно. Но сейчас для этого не лучшее время, Гикори. — Он вздохнул, поглядел на бумаги у себя на столе, факсы. — Предлагаю поручить юному Гарту перекрасить все стены в один цвет, чтобы помещением можно было снова пользоваться.

Услышав, на какую жестокую кару он обречен, Гарт почувствовал, что у него подгибаются ноги, хотя благожелательный администратор вовсе не считал свой приговор хоть сколько-нибудь суровым.

— Но… неужели вы даже не хотите посмотреть на то, что я нарисовал, сэр?

— В этом нет нужды, — ответил Тополиный Пух, с головой уйдя в папку с документами. — Я уверен, что все прекрасно. Ты очень талантливый юноша, Гарт, но должен считаться с некоторыми ограничениями.

Бежевая краска пахла кисло и едко. Гарт накладывал ее толстой и грубой кистью. Лошади и подводы исчезли под тускло-коричневатыми слоями. Розовощекие монахи-трапписты продолжали прихлебывать свой пенистый напиток, пока он закрашивал их лица.

Гарт перестал красить, и кисть в его руке задрожала. Он умудрялся удерживать слезы под веками, не позволял им брызнуть на щеки. Он вновь обмакнул кисть в ведро и шлепнул краску на грубую кирпичную поверхность.

Первые полчаса Гикори наблюдал за ним — без единого упрека или назидания, а просто со строгой неумолимостью. Гарт не пытался спорить с монахом, хотя и жалел, что не сможет показать картину Эдуарду и Терезе, прежде чем уничтожит ее.

— Судя по тому, что я еще вижу, это было очень хорошо, — услышал он у себя за спиной голос Мягкой Скалы.

Гарт постарался взять себя в руки, прежде чем обернулся к наставнице.

— Если бы вы пришли прежде, чем я закрасил все лучшие места…

— Но твое панно под краской все такое же.

Он стоял, и кисть роняла на пол ровные бежевые кружочки.

— Но ведь его никто не видит. Я не могу его никому показать. А разве предназначение искусства не в этом?

Она кивнула гладкой головой.

— Отчасти, дитя. Бесспорно, искусство — это способ общаться и делиться с другими. Однако не только. Вспомни противостояние процесса и конечного продукта. Тебя твое занятие ничему не научило?

Он сглотнул.

— Вы наставляли меня извлекать уроки из всего, что я делаю.

— И?

— Да, меня оно, по-моему, многому научило. И доставляло радость.

— Значит, это не полная потеря. — Мягкая Скала улыбнулась. — Художнику требуется не просто создавать изображения, приятные для глаз.

— Как так? — Он растерянно оглядел свое наполовину замазанное панно.

— Преврати искусство в объектив, чтобы рассматривать все грани жизни. Чтобы рисовать или писать краской предметы, мало просто подражать тому, что ты видишь. Прежде необходимо понять эти предметы. Подарить своему искусству его собственную жизнь.

Гарт сначала ничего не сказал, а только продолжал мазать кирпичи. Под двумя взмахами кисти исчезли три четверти улицы. Он потратил часы, тщательно выписывая каждый булыжник. Теперь он вверг их все в небытие менее чем за минуту.

— Если хочешь, я тебе помогу, — предложила Мягкая Скала. — Вместе мы справимся за полчаса.

За все годы, проведенные им в Опадающих Листьях, Мягкая Скала никогда не предлагала ему помощь. Но выполнять эту работу было неизмеримо тяжело, и он не знал, хватит ли у него сил смотреть, как другая рука закрашивает изображения, в которые он столько вложил. Почти то же, что смотреть, как кто-то стирает его душу…

— Нет. Думаю, мне следует сделать это самому. Ответственность лежит на мне. — Тут он опустил кисть и обернулся к наставнице. — К тому же это даст мне время обдумать ваши слова.

Удовлетворенная его ответом, Мягкая Скала, шелестя небесно-голубым одеянием, вышла из подвала.

Тереза лежала без сна в темноте, слушая мирные звуки, исходящие от спящих товарищей. Теплое дыхание, мягкое посапывание, шорох под одеялами. Глаза девушки были открыты, но видеть она могла только смутные очертания. Ничего четкого, ничего определенного.

Совсем как ее понимание жизни.

Рядом с ней в обширной общей спальне тяжело дышал Гарт, погруженный в свои сны, а Эдуард по другую сторону ее кровати, наоборот, переворачивался с боку на бок, не находя покоя даже во сне. Одну руку он закинул на ее узкую кровать, и она прикоснулась к его запястью, осторожно обвела пальцем еле видный имплант ОЛ. Эдуард что-то пробормотал, но не проснулся.