Владимир Фильчаков - Книга судеб Российской Федерации

Порешив на этом, Петр выключил свет, лег на доски, очень долго ворочался с непривычки, таращил глаза в полную темноту, и, наконец, заснул.

Утром, выйдя из подвала на белый свет, он тщательно осмотрел куртку и брюки, долго оттирал пыль, и понял, что очень скоро он станет грязным, и ничем не будет отличаться от бродяг, которых было полно в любом городе России. Однако же, его вид еще позволял казаться вполне респектабельным мужчиной, и Петр сходил в магазин, купил полотенце, зубную пасту и щетку, умылся в платном туалете, с неудовольствием потер подбородок, покрытый щетиной и вышел на улицу посвежевший и полный энтузиазма, несмотря на то, что от пятисот рублей в кармане осталось всего ничего. Однако он зашел еще в гастроном, где купил два пластиковых стаканчика и шкалик водки. Позавтракал заскорузлым беляшом и стаканчиком ячменного кофе в забегаловке у рынка и принялся прохаживаться по рядам. Торговцы только-только разворачивали товар, кругом сновали носильщики с тележками, кричали "поберегись!", деловито сгружали плотно набитые баулы. Петр приглядывался к ним, и замечал, что не такие уж они и бомжи. Да, испитые лица с тремя классами образования, да, одеты не ахти, но не бомжи. Улучив момент, Петр отвел в сторону одного из грузчиков, молодого круглолицего парня со следами вчерашней попойки на лице и крепким запахом перегара и сказал:

- Слушай, приятель, кто у вас старший?

- А че?

- Надо.

- Вон, Артамон.

Парень указал на пожилого мужчину, действительно напоминающего Артамона из сказки о Буратино, в основном тем, что на голове у него была легкая шапка из каракуля с длиннющими ушами. Петр дождался, когда тот немного освободится, и обратился к нему.

- Слушай, друг, тут такое дело, - начал он смущенно. - Нет, погоди, о деле потом.

Петр распахнул куртку, показав горлышко шкалика. Он не ошибся. Глаза Артамона сразу загорелись, словно в черепушке включился фонарик.

- О деле потом, - забормотал он, схватив Петра за руку и потащив его куда-то в задний коридор рынка, образованный высоким дощатым забором и задниками торговых прилавков. Здесь было сумрачно, валялись несколько деревянных чурбаков, на которых они и пристроились. Петр налил Артамону полный стакан, а себе плеснул чуть-чуть. Артамон махнул стакан одним глотком, утерся рукавом, посмотрел слезящимися глазами и проговорил сдавленным голосом:

- Ну, теперь можно и о деле.

- Дело у меня такое, - начал Петр. - В общем, потерял я квартиру, работу, все. Хочу к тебе в артель пристроиться.

Артамон отвел взгляд в сторону, долго думал о чем-то, слегка шевелил губами, будто просчитывал что-то. Когда Петр уже хотел было спросить его, о чем он так крепко задумался, старик сказал:

- А что, лады. Ты по-человечески подошел, я по-человечески подойду. Условия такие. Десять процентов будешь отдавать мне. Это будет твой подоходный налог, ха-ха. Видишь, даже меньше, чем государство дерет. Только чтоб без обману. Замечу, что дуришь меня, берегись. Тут налоговой полиции нет, я сам налоговая полиция, ха-ха. Да не думай, что все это мне в карман пойдет. Тут и рыночное начальство кормится, и менты, и крыше надо отстегивать. Ну, халатик я тебе дам, не мелькать же тебе в этой курточке. Потом сочтемся. Работы немного, в основном утром и вечером. Днем так - кому поднести что. Берешь десятку за место.

- Как это?

- Ну, как, как. Перенес баул - место. Десятка, стало быть. Хошь баул, хошь сумочку дамскую, ежели дадут, - место. По-божески. Торговцам не жалко, и нам хорошо. Тележки вот только лишней нету, будешь на горбу таскать. Там что-нибудь придумаем. Пойдем, поставлю тебя на конвейер.

Он привел Петра к железнодорожным контейнерам, в которых хранились баулы с товаром, добыл откуда-то засаленный черный халат, который Петр тут же надел поверх куртки, представил его двум-трем хмурым с бодуна грузчикам и Петр включился в работу. Ему доставались в основном совсем мелкие торговцы, с двумя-тремя баулами. Сначала он перенес три тяжеленные сумки торговке дамскими сумочками, разбитной полной бабенке, которая всю дорогу выпытывала у него, кто он да что, и, когда узнала, что он бездомный, сразу потеряла к нему всякий интерес. Потом пошли четыре баула торговки верхним трикотажем, за которыми он ходил по очереди, потом два баула с брюками и джинсами для молодого кавказца, черного как негр и хмурого, очевидно, тоже с похмелья. На этом утренняя работа закончилась. Петр подсчитал деньги. Вышло девяносто рублей. Он тут же отдал десятку Артамону, отказался от предложения выпить, мотивируя отказ недавней резекцией желудка, и ушел с рынка до вечера. Целый день болтался по городу, пообедал очень скромно - пакетом кефира и половиной батона, к шести часам вечера прибыл на рабочее место, надел черный халат и приготовился к труду. На этот раз ему удалось заработать значительно больше - он носил баулы без устали, только утирая пот рукавом халата. Та разбитная бабенка, торговка дамскими сумочками, все-таки подозвала его, нагрузила и принялась выспрашивать дальше, как она говорила, "за жизнь". Очевидно, подумав о знакомстве с Петром, она решила, что бездомный, или не бездомный, какая разница, и продолжила знакомство. Петр не возражал, видя, что она не замужем, скорее всего, разведенная, и может пригодиться ему в качестве крыши. Крыши не в том смысле, который стали вкладывать все в это слово в последнее время, а в буквальном, то есть в виде крыши над головой.

Торговку звали Фаина, несмотря на то, что в ней не было ничего татарского или узбекского с виду - светлые волосы, связанные в пучок, большие круглые глаза сине-зеленого цвета и очень белая кожа. Расчитываясь с Петром, она подмигнула ему, сказала "до завтра" и убежала.

Когда рынок почти опустел, Петр и Артамон стояли, сложив руки на груди, и обозревали разгром, оставшийся после торгового дня - рваные коробки, газеты, пластиковая упаковка от корейской лапши, пивные бутылки и полиэтиленовые мешочки, которые лениво шевелились под ветерком. Навстречу шла бабка-торговка, с трудом волоча две огромных сумки с товаром.

- За двадцатку удавится, - презрительно показал на нее Артамон и сплюнул на землю.

За бабкой медленно шел настоящий бомж в длинном засаленном пальто с грязным мешком в руках. В мешке позвякивали пустые бутылки и банки, которых набралось уже немало. У бомжа было удивительное лицо, которое каким-то образом вызывало безотчетное уважение у человека, совершенно с ним не знакомого, такого, как Петр. Лицо бродяги было интеллигентным, обрамленным ровно постриженной черной бородой с проседью, на лице было написано высшее образование, недюжинный ум и пристрастие к алкоголю.

- О, а это наш Философ, - сказал Артамон. - Умнейшая бестия!

Он произнес эти слова с ноткой почтения, как в разговоре холопов о генерал-губернаторе.